пойдет.
— Михаил Илларионович, посмотрел бы на тебя капитан Алымов.
— Ой… простите, Ваше Императорское Величество.
Прощения он просит… Мне после суток беспамятства сортир в первую очередь нужен, а не его извинения. Не то сейчас конфузия произойдет…
— Оставьте нас, господа. Срочно оставьте, я сказал!
Варзин (или все-таки Кутузов?) проводил взглядом покидающих спальню офицеров и, едва только закрылась дверь, произнес:
— Уважают они тебя, Паша. Именно уважают, а не боятся. Смотри, чуть не строевым пошли!
Я ответил минут через десять, когда общее состояние организма пришло в норму и уже не нужно было никуда торопиться. Разве что помыть руки в глубоком серебряном тазике.
— А ты, Миша, учись у них.
— Зачем?
— Затем, что с царем разговариваешь, пенек вологодский! Смирно! Равнение на… Отставить!
— Так ведь я…
— Наедине, хочешь сказать, можно?
Кутузов (все же Кутузов) засопел:
— Прошу простить, Ваше Императорское Величество.
— Не обижайся, Мишка, а? Хорошо? Представь, что мы — разведчики в тылу у фрицев. Или по минному полю идем… неосторожный шаг, и… И если бы только сами подорвались.
— Есть кто-то еще из наших?
— Они все наши, Мишка. Вся страна. И не знаю, кто нас сюда забросил — Бог, партия, марсиане… Не брошу, понял?
— Но при чем же…
— При всем! Нет больше красноармейца Романова, совсем нет. Он остался там, под Ленинградом, в землянке. И Мишки Варзина нет. И не будет никогда!
— Почему?
— Да потому! Такого уже наворотили… и еще наворотим!
— Но уже вместе, Ваше Императорское Величество?
— Очень на это надеюсь. И вообще — спасибо, Мишка. Спасибо, генерал!
Кутузов прошелся по комнате, остановился. И спросил дрогнувшим голосом:
— Пусть нас нет… пусть мы погибли… но это же мы? Другое время, другие враги, другая война. Но мы есть?
Что ответить?
— Мы есть, Миша. Другие, но есть. А война… война та же самая — за Родину.
«От Санктпетербургскаго Обер-полициймейстера
Дан сей билет воздухоплавателю для производства полетов в Петербурге, Финляндской, Стокгольмской губерниях отставному боцману Матвею Котофееву.
1) С сим билетом ездить тебе самому в корзине, гондолой именуемой, с номером, на оной написанным.
2) Никому как билетом, так и номером не ссужаться под штрафом.
3) Иметь сменныя корзины настоящею желтою одною краскою выкрашенныя; одним словом, отнюдь чтоб кроме желтой никакой другой краски не было.
4) Зимою и осенью кафтаны и шубы иметь, от обморожений на высоте.
5) Летом же маия с 15 сентября по 15 число рубахи иметь с белою и голубою полосой. Шляпу ж голубую.
6) Больше двух седоков отнюдь не возить под указным штрафом.
7) С высоты не плевать и седоков от того удерживать.
8) Над городами восторг матерно не выражать под штрафом.
9) Дворцовых и протчих знатных господ и иностранных министров экипажей и марширующей церемонии сверху ничем не забрасывать.
10) Плату за полет брать с седоков наперед, а тако же плату за мытье корзины при их нежданной болезни.
11) Если седоки, которые тебя наймут везти и будут кричать или какия делать непристойности, то таковых от шуму унимать, ежели ж не будут слушать, то кидать их вниз на парашутном зонте изобретения господина Гарнерена.
Со онаго воздухоплавателя указныя пошлины за один шар сто два рубля взяты и в книгу по № 457 записаны. Февраля 10 дня 1805 года».
ГЛАВА 21
— Ты мне, Васька, баки-то не забивай! — боцман Матвей Котофеев погрозил пальцем сидевшему напротив гренадеру и приложился к кружке. Крякнул от удовольствия, отер пену с усов и продолжил: — Ну где это видано, чтобы человек пули руками ловил? Ври, братец, да не завирайся.
— Правду говорю! — Собеседник моряка, приходящийся тому единоутробным младшим братом, понизил голос: — Знающие люди говорили — государь Павел Петрович английские пули прямо перед собой перехватывал и обратно кидал. Представляешь, Матюша, два батальона как не бывало, будто траву скосил!
Как Василий ни старался, но за соседним столом расслышали его рассказ. Что поделать, если во время осады кабак является одним из немногих мест, где можно скрасить скуку между неприятельскими приступами.
— Пули — это мелочь, — со знанием дела заметил кто-то из сидевших неподалеку моряков. — Я вот собственными глазами видел, как во вчерашней вылазке Его Императорское Величество самолично три фрегата сжег.
— Восемь, — поправил Котофеев.
— Так шведские не считаются. Какие же они фрегаты? Так, корыта с мачтами.
— Все равно посчитать нужно.
— Нельзя, — не соглашался моряк. — Противник совсем негодящий. Мы им, значится, мину под самую крюйт-камеру крепим, а там даже часовых на палубе не выставили. Так и дрыхли до самого взрыва! Не, не вояки.
Матвей, не принимавший участия в ночной вылазке, поинтересовался:
— Вы мины-то гвоздями приколачивали?
— Зачем? Архимедовым винтом прикрутили — шурупом называемым. Небось тому Архимеду теперь орден выйдет — голова!
Вздохнули дружно, завидуя неизвестному остроуму. И было отчего вздыхать — по слухам, любое изобретение, идущее на пользу или прибыль государству, приносило придумщику личное дворянство. Мало того, это самое дворянство при желании можно было в любой момент обменять на звание вольного государева хлебопашца, с причитающимся к оному земельным наделом в губерниях за Уралом.
— Голова, — согласился Матвей. — Почти как у меня.
— Ты-то здесь с какого боку?
— Вот скоро увидите, — боцман улыбнулся своим мыслям. — Ежели завтра нужный ветер будет… Подождем малость?
