Державин, явившийся продолжать подсчеты, возмутился:
— Вы же все сожжете!
— Может быть, чего останется, — пожал плечами Кулибин.
— Нет, они уходят! — Гавриил Романович отнял от глаза подзорную трубу и посмотрел на меня с обидой ребенка, которому посулили новую дорогую игрушку, но обманули. — Они же уходят, Ваше Императорское Величество!
— Вот и замечательно. Неужели вы ждали чего-то другого?
— Но как же? Но зачем тогда все это? — Главный фискал Российской империи показал рукой на лебедки, на дымящую печку, на небо, в котором исчезал наш воздушный шар. — Разве не для того, чтобы вынудить к капитуляции? Просто прогнать?
— Сражения, дорогой мой Гавриил Романович, выигрываются не фокусами, а… — тут я запнулся, не в силах подобрать слово.
— Но все же — зачем?
— А как Александр Васильевич Суворов говорил? Удивил — значит, победил!
— Мы удивили?
— Разве не заметно?
Корабли, окутавшиеся парусами, спешили поскорее уйти от расплывшегося по воде огненного пятна. Некоторые так торопились, что сталкивались, а особо невезучие сцеплялись снастями, вызвав одобрительные крики со стороны наблюдающих за бегством русских моряков и артиллеристов.
Это хорошо, но где же оно? Нет, не так — ОНО! И почему эти деревянные корыта такие медлительные? Впору самому бежать по волнам, подобно героине Александра Грина, и подталкивать англичан со шведами в корму. Или пинками подгонять. Ну… ну где же?
И тут же, будто отвечая на неслышный вопль, у борта одного из шлюпов поднялся столб воды и облако густого белого дыма. Жалко на такую мелочь тратить… Ага, второй, на этот раз линейный корабль. «Сент-Джордж», кажется. И еще… Нет, не зря поставили на кон последний рубль, потратив почти все запасы пороха. Зато теперь фарватер Южного канала на пути отступления неприятеля напоминает тарелку с пельменями. Ну да, обыкновенные морские мины, изобретенные черт знает когда и черт знает кем. Взрываются, правда, через раз, но в данном случае качество компенсировали количеством — были старые запасы, так и не установленные в мирное время по обыкновенному разгильдяйству, новых добавили. Кулибин с Ловицем над начинкой тех и других немного поколдовали, вот и набралось. Это не Финский, это мой залив, и что хочу с ним, то и делаю! И незачем всякой сволочи по нему плавать! Плавать, господа ревнители морских традиций, именно плавать.
— От флагмана отвалил баркас, Ваше Императорское Величество, — доложил боцман Котофеев. — Сей же час пристанут. Прикажете расстрелять?
— Это всегда успеется. А что за баркас?
— Шестивесельный. А еще там офицер с белым флагом.
— Никак капитулировать собрались? Экие проказники! — Я посмотрел на Кулибина: — Сходил бы, Иван Петрович, узнал, что им надобно.
— А если они не захотят со мной разговаривать?
— С целым графом?
— Ну и что? К царю же едут, а не к графу.
— Да откуда же узнали, что я тут?
Механик ткнул пальцем вверх:
— А штандарт чей висит?
По уму самому бы поговорить, но, боюсь, не удержусь и прикажу повесить парламентеров на ближайшем столбе. Это только внешне выгляжу спокойно, пристойно, иногда даже весело, но внутри кипит скопившаяся злость и требует выхода. Срывать ее на своих? Хватит, было уже такое и едва не закончилось апоплексическим ударом табакеркой в висок. Хотя там и других причин куча, но именно эта послужила поводом и моральным оправданием для многих заговорщиков. Нет, свои, они и есть свои… их нужно любить, холить и лелеять. В определенных пределах, разумеется.
— Ну? — Под требовательным взглядом Кулибин поежился, тяжело вздохнул и ушел. — Давно бы так.
Отсутствовал граф долго, видно дожидался, пока англичане причалят, но через час вернулся с самым виноватым видом:
— Англичане отказываются разговаривать со мной, государь, и просят вашей аудиенции.
— Так сюда приведи.
— Я звал.
— И что?
— Не идут, боятся. Даже на берег не вылезают.
Угу, мне бы тоже на их месте было страшно вылезать — парламентеры, конечно, лица неприкосновенные, но по недавнему указу любой англичанин, ступивший на землю Российской империи, объявлялся вне закона. Вооруженный считался разбойником и подлежал немедленному уничтожению, а безоружных нужно было отправлять в суд, где они получали по десять лет исправительных работ. В зачет срока шло только рабочее время… Сурово, но… но справедливо.
Ладно, этих придется отпустить. В смысле, пропустить беспрепятственно ко мне и дать потом уйти, так как пойти самому — урон государственному престижу.
— Гавриил Романович, у тебя бумага и чернила с собой? Ага, вижу, что есть. Выпиши англичанам пропуск.
— А как его писать?
— Кто у нас здесь писатель? Как хочешь, так и пиши.
Державин кивнул и зачеркал пером по листу, иногда в поисках вдохновения почесывая затылок. Через несколько минут закончил, улыбнулся и прочитал вслух:
— Изрядно, Гаврила Романович! — восхищенный Кулибин изобразил рукоплескание. — Только вот поймут ли?
— Как хотят, так пусть и понимают, — отмахнулся Державин. — Изволите поставить подпись, Ваше Императорское Величество?
Признаюсь, ожидал более представительных парламентеров. Там что, адмиралы закончились? Или эти помоложе и, соответственно, понаглее будут? Англичанин смотрит с вызовом, будто делает одолжение присутствием, козел душной… Швед, наоборот, глаза прячет. Ну да, он же представитель недавнего союзника, предательски ударившего в спину. Такое трудно простить, и на его месте любой будет чувствовать себя неловко.
