архипастырское принимает и постарается не сделать проступков против правил парижских.
Архиерей, после сего взяв Добрынина за руку, привел в свой кабинет, поручил ему шкаф с серебром и комод с бельем.
Добрынин принял на себя полномочия диктаторские и потребовал из консистории двух канцеляристов, стряпчего, двух подканцеляристов и двух копиистов.
Стряпчему приказано было быть на кухне и каждое кушанье записывать, чтобы блюдо не заблудилось и не попало вместо архиерейского стола к какому-нибудь старцу в келью, чем раньше и самому Добрынину пользоваться приходилось.
Буфет Добрынин принял на себя. Остальная рать была приставлена к перемене тарелок.
За столом кушали персон до пятидесяти.
Нужно было поддерживать честь дома архиерея; поэтому, отозвавши в буфет воеводского лакея, спросил Добрынин:
– Что хорошие господа пьют, когда встанут из-за стола?
Лакей ответствовал:
– После обеда хорошие господа пьют кофей, но к кофею нужно набрать гостиный десерт. Но где сыскать в архиерейском доме кофе?
Служители, собранные для открытия кофе, показали, что кофе есть. Но где оно хранится, знает один келейник Васильев.
Немедленно келейник Васильев был сыскан и приведен. Но оказалось, что он, встретя в буфете рюмки, поставленные на подносе, обратился к ним, как магнитная игла к северу, и затем бросился на них, как Дон- Кихот Ламанчский бросился на кукол, представляющих рыцарскую драму.
Многие рюмки были разбиты, остальные валялись на полу, опустошенные и опрокинутые.
Попытки объясниться с Васильевым к успеху не привели.
Он произносил речи длинные, но бессвязные.
Повальным обыском кофе наконец был сыскан.
Светские госпожи, впрочем, уже разъехались по домам, а преосвященный в мужском обществе более заинтересовался горячим пуншем.
Уже были поданы свечи, и приятное расслабление овладело всеми гостями.
Его преосвященство вызвал Гавриила и сказал:
– Хочешь ли быть в консистории копиистом? Ты мне мил.
Но Гавриил с некоторых пор рассчитывал на большее, – а на что?
Блистательное продолжение именин
Духовные гости – рыльский архимандрит Иакинф Карпинский, путивльский игумен Мануил Левицкий, брянский игумен Тихон Забела, чолпский игумен Антоний Балабуха и брянский протопоп Василий Константинов с прочими – несколько дней еще торжествовали день именин своего архимандрита.
Они настолько потеряли образ и подобие свое, что воистину стали лицами духовными. Некоторые из этих заболели обыкновенными после таких трудов припадками и были развезены по домам.
Брянский игумен Тихон Забела храбро держался в рядах, Кириллом Флиоринским предводительствуемых. Водяная болезнь, к которой он был склонен, поэтому усилилась, и через четыре месяца получен был рапорт, что его преподобие отправился в царство бессмертных.
Протопоп Василий Константинов допился до белой горячки и в беспамятстве забежал в архиерейскую конюшню. Там уже на соломе отдыхал один из младших гостей, священник Соколов.
От ужаса Соколов протрезвел и начал читать над протопопом молитвы, чтобы изгнать дьявола, который вгнездился в несчастного. Но протопоп тихо стонал и вскрикивал:
– Архипастырь божий, помилуй, я пить больше не буду!
Благоговейный Соколов, умывшись, явился поэтому к архиерею и, став перед ним, сцепил руки и, закатив глаза под лоб, произнес:
– Владыко святой, погибает наш протопоп. Вот до чего науки доводят человека! Отец протопоп брянский, не смогши понять мудрые разговоры за столом, иступился из ума и невесть что глаголет, являяся яко неистов.
Флиоринский сидел спокойно и допивал свой пунш без умоисступления. Он позвал Гавриила и сказал:
– Пойди с лекарем, посмотри на этого дурака.
Протопоп стоял в стойле перед конскими яслями. Его длинные волосы были спутаны и висели на лице. Его лицо опухло. Губы были темно-вишневого цвета.
– Ваше священство, – произнес лекарь, – покажите язык.
Темно-вишневые губы открылись, и протопоп проговорил быстро и жалобно:
– Нет, нет, господа келейники, не удастся вам меня запоить!
У архиерея была сестра, о которой будет еще много рассказано в этой праздной истории. Жила она на братнем содержании. К ней-то и был доставлен больной.
Зубы протопопа, лежавшего на жестком диване, под красное дерево крашенном, были стиснуты, губы теперь обвисли.
Лекарь хотел влить ему в рот прохладительное лекарство.
Протопоп, не разжимая губ, стонал:
– Вино, вино, вино!
Лекарь Павел Иванович Виц, в такого рода болезнях духовную имея практику, был опытен и отвечал:
– Это не вино, а лекарство, которое я даю вам по науке медицины теоретической и практической, дабы не допустить вас до облирукции альви и внутренной гангрены.
Протопоп тихо плакал, всхлипывая.
Доктор ввел в его зубы нож и продолжал свою речь:
– Средство это употребляем мы упредительно кровопусканию и визикаториям, ибо теперь у вас засорившиеся нервы не имеют надлежащей циркуляции сангвинис, отчего и биение пульса у вас непорядочно.
Гавриил улыбался и думал о том, что он теперь, как Жильблаз де Сантиллана, стал помощником доктора.
– Юноша, – произнес доктор, разжав наконец рот протопопа, – возьми у его священства язык рукой, и вытащи его на сторону.
После того как это действие было произведено, в рот протопопа влито было лекарство на такой манер, как делают это коновалы с лошадьми.
На другой день протопоп выздоровел, вернее – затих, и уехал в свое жилище.
Покои архиерейские были убраны, вымыты, выскреблены. В комнатах покадили ладаном.
И воздух стал как обыкновенный.
На третье утро проспался Васильев и, заметив опухшую щеку, по расспросам и догадкам восстановил память о полученной пощечине. Была принесена жалоба архипастырю.
Архипастырь, несмотря на свою к вину привычку, был после своих именин томен и раздражителен.
Он ругал Гавриила на трех диалектах и в заключение приказал, чтобы Гавриил заплатил келейному Васильеву за бесчестие рубль, на чем дело и кончилось.
Приключения Прасковьи Пятницы
Иконы, на дереве написанные, в царствование Екатерины II, в противность мнению при царствовании Петра III, почитались достойными поклонения.
Но зато еретическими считались статуи, из дерева вырезанные, особенно если они были совсем круглые, а не барельефом.
Казались они похожими на идолов.
В марте месяце епископ двинулся через Кромы в Орел восстанавливать благочиние.
Кромы – город тихий, состоял он из однодворцев, то есть из свободных людей, при себе крепостных не имевших.
Эти однодворцы были потомками детей боярских, поселенных когда-то в Кромах, в то время, когда город входил в оборонительную линию против татар.
