В «Капитанской дочке», в ее планах, она связана с именем Шванвича.
Пушкин записывает:
«[Показание некоторых историков, утверждавших, что ни один из дворян не был замешан в Пугачевском бунте, совершенно несправедливо. Множество офицеров (по чину своему сделавшихся дворянами) служили в рядах Пугачева, не считая тех, которые из робости пристали к нему.] Замечательна разность, которую правительство полагало между дворянством личным и дворянством родовым. Прапорщик Минеев и несколько других офицеров были прогнаны сквозь строй, наказаны батогами и проч. А Шванвичь только ошельмован преломлением над головою шпаги. Екатерина уже готовилась освободить дворянство от телесного наказания. Шванвичь был сын кронштадтского коменданта, разрубившего некогда палашом, в трактирной ссоре, щеку Алексея Орлова (Чесменского)» (Пушкин, т. V, стр. 451).
Судьба Шванвича действительно определяется датой 1762 г.
Вариант в повести с героем Шванвичем был бы самым дворянским, этому варианту соответствуют два плана:
Кулачный бой – Шванвич – Перфильев. —
Перфильев, купец – Шванвич за буйство сослан в деревню – встречает Перфильева.
<1831–1833 ?>
Шванвич за буйство сослан в гарнизон.
Степная крепость – подступает Пугачев – Шванвич предает ему крепость – взятие крепости – Шванвич делается сообщником Пугачева – Ведет свое отделение в Нижний – Спасает соседа отца своего. – Чика между тем чуть было не повесил стар<ого> Шванвича. – Шванвич привозит сына в Петербург. – Орлов выпрашивает его прощение.
Исторически Шванвич – богатырь. Отец его – соперник по силе Орлову.
Действие в первом плане начиналось в Москве.
Яицкий казак Перфильев был в делегации от войска к Екатерине.
Встреча происходит на кулачном бою. Богатыри, очевидно, оказываются равными по силе. Они дружат. Они встречаются потом, и, очевидно, Перфильев помогает Шванвичу. Когда Шванвич арестован, то другой богатырь – Орлов – выпрашивает ему прощение.
О том, как выглядит Шванвич, мы знаем из записи Пушкина.
«Шванвич такой же повеса и силач, как и они (Орловы)». О том, что Перфильев был богатырем, мы знаем из VIII гл. «Истории Пугачевского бунта». В описании казни Пушкин говорит:
«Перфильев, немалого роста, сутулый, рябой и свиреповидный».
Памятью об этой «орловской» стадии развития сюжета осталась не только дата 1762 г., но и эпиграф к главе I. У Пушкина он дан так:
Этот эпиграф взят Пушкиным из комедии «Хвастун» Якова Княжнина. В дальнейшем я буду цитировать эту комедию по X тому «Российского Феатра», где она была напечатана.
Реплика, которую я сейчас приведу, принадлежит Верхолету, герою комедии, который выдает себя за графа. Ему отвечает положительный герой. Теперь приведем всю сцену:
В «Словаре древней и новой поэзии», изданном в 1821 г., Николай Остолопов так определяет эпиграф:
«Одно слово, или изречение, в прозе или стихах, взятое из какого-либо известного писателя, или свое собственное, которое помещают авторы в начале своих сочинений, и тем дают понятие о предмете оных» (т. I, стр. 398).
Вещи Княжнина, из которых Пушкин взял этот эпиграф и эпиграф к поединку, о котором я буду говорить позже, в пушкинское время были хорошо известны и даже в отрывках приводились в «Учебной книге русской словесности» Н. Греча, выдержавшей к этому времени несколько изданий.
Эпиграф, начинающий «Капитанскую дочку», для читателя того времени говорил о гонениях, которые испытывал дворянин от ложного графа.
Этот эпиграф – не единственная неувязка, произошедшая от изменения сюжетной установки во время написания «Капитанской дочки».
Без вины Гринев, будучи записанным в гвардию, не мог попасть в армию, – об этом написал князь Вяземский Пушкину:
«Можно ли было молодого человека записанного в гвардию прямо по своему произволу определить в армию? А отец Петра Андреевича так поступил, – написал письмо к Генералу и только. Если уже есть письмо, то, кажется, в письме нужно просить Генерала о содействии его к переводу в армию. А то письмо не правдоподобно. Не будь письма на лице, можно предполагать, что эти побочные обстоятельства выпущены автором, – но в письме отца оне необходимы» (Переписка, СПБ, 1911, т. III, стр. 407).
В эпиграфе к главе II тоже сохранился след первоначального сюжета.
Этот эпиграф, как и остальные эпиграфы, взятые из народных песен, найден Пушкиным в чулковском сборнике «Собрания разных песен».
Эпиграф в основном окрашивается тем произведением, откуда он заимствован; это не просто строчка, а строчка, напоминающая о целом цикле явлений. Песня «Сторона ль моя, сторонушка» взята из части III собрания Чулкова. В этой песне рассказывается о судьбе молодого человека, воспитанного в неге и попавшего на чужую сторону. Кончается эта песня так:
Содержание песни подходит для эпиграфа «орловской» редакции. Но «прытость, бодрость молодецкая и хмелинушка кабацкая» к Гриневу повести не подходит.
Остатком старой мотивировки посылки героя в глушь является и вопрос, который задают Гриневу при приезде:
«Старичок своим одиноким глазом поглядывал на меня с любопытством. «Смею спросить» – сказал он; – «вы в каком полку изволили служить?» Я удовлетворил его любопытству. «А смею спросить» – продолжал он, – «зачем изволили вы перейти из гвардии в гарнизон?» – Я отвечал, что такова была воля начальства. «Чаятельно, за неприличные гвардии офицеру поступки» – продолжал неутомимый вопрошатель» (Пушкин, т. IV, стр. 332).
Таким образом, мы видим, что первый и второй планы оставили свой след в повести; Пушкин с ними жил долго.
Третий план определяется словами наброска предисловия:
«Несколько лет тому назад в одном из наших альманахов напечатан был…»
Эта отрывистая фраза, не дописанная Пушкиным, приводит нас к альманаху «Денница» (1834 г.), в котором было напечатано описание бурана. Буран в степи, в которой встречаются герои, стал местом новой завязки повести.
Автор отрывка – Аксаков.
Совпадения настолько близки, что позволяют датировать время написания глав плана не 1833–1834 гг., а прямо 1834 годом.
Оба плана друг друга продолжают. Третий план тоже написан в 1833 г., содержит в себе указание на
