тысяч, идущих так же, как и товарищи Ксенофонта, по путям Курдистана, и к тому же идущих тоже с выборным начальством.
Произошли ли курды от кардухов Ксенофонта или нет, их нравы остались прежними.
Но дух пробивающихся на родину воинов изменяется. Может быть, все объясняется тем, что воины Ксенофонта были воины профессиональные, а наши – воины по несчастию.
Еще один рассказ, совсем небольшой.
Недели три тому назад я встретил в вагоне поезда, идущего из Петрограда в Москву, одного солдата персидской армии.
Он рассказал мне еще подробность про взрыв.
После взрыва солдаты, окруженные врагами, ждущие подвижного состава, занялись тем, что собирали и составляли из кусков разорванные тела товарищей.
Собирали долго.
Конечно, части тела у многих перемешали. Один офицер подошел к длинному ряду положенных трупов.
Крайний покойник был собран из оставшихся частей.
Это было туловище крупного человека. К нему была приставлена маленькая голова, и на груди лежали маленькие, неровные руки, обе левые.
Офицер смотрел довольно долго, потом сел на землю и стал хохотать… хохотать… хохотать…
В Тифлисе – я возвращаюсь к своему пути – было сделано одно преступление.
Послали броневой поезд куда-то разоружать солдат и убили пулеметным огнем несколько тысяч.
Броневой поезд ездил вообще по линии, как-то самоопределившись, и его обвиняли во многих убийствах.
Я всунулся в вагон и поехал на Баку.
Вся станция разнесена буквально вдребезги.
Били ее, очевидно, ожесточенно и долго.
Воды на станции не было.
Следы крушения попадались довольно часто.
Я вспоминаю сейчас другую дорогу: караванный путь через Кущинский перевал на Дильман.
Этот путь шел через земли курдского хана Синко…
Туда я ехал ночью на автомобиле. Дорога была усеяна с обеих сторон костями.
Два-три скелета еще имеют несколько кусков кровавого мяса.
Глаза волков блестели при свете фонарей совсем низко над землей. По три пары рядом. Одна пара повыше, другая ниже. Волки были довольны.
Обратно у меня сломался автомобиль под Дильманом, у той скалы, на которой есть барельеф, изображающий каких-то всадников, очевидно эпохи Селевкидов.
Я из упрямства пошел пешком. Было уже лунно. Караваны по ночам там не ходили, боясь грабежей.
Я прошел всю дорогу, слушая речку, то поднимаясь над ней, то идя по воде.
Шел, вспоминая рисунки детских книг, изображающих путь каравана.
И в самом деле, только лошадиными и верблюжьими костями отмечены эти пути.
Так же был отмечен путь наших эшелонов.
Перевернутые вагоны как-то правильно размеряли путь.
Едущие офицеры были уже без погон.
От Баку я поехал на крыше. Было холодно и неспокойно, хотя я и был привязан к отдушине.
Под станцией Хосав-Юрт нам сказали, что все водокачки уничтожены.
Мы наливали воду в паровоз котелками.
Начальник станции – усталый, затерянный в степи, ошеломленный всем этим потоком самих по себе идущих людей.
Он нам сказал: «Только что прошел в сторону Червонной (может, ошибаюсь в названии) поезд. Если хотите ехать, поезжайте; но я не советую».
Мы, конечно, поехали. Мне удалось попасть в вагон. Проехали верст двадцать. За окнами – снежная буря. В вагонах темно.
Вдруг удар.
Сундучки, сумки, все летит; но не на пол – весь пол покрыт мозаикой из людей, – а на головы.
Поезд остановился.
Почти все в вагоне сидят спокойно, боясь потерять свое место.
Я вылез из вагона, спрашиваю: «Что?» Говорят – крушение.
Оказалось, что впереди нас шел другой поезд.
У него чего-то не хватало, кажется дров. Машинист оставил состав и поехал на станцию.
Кондуктор забыл выставить фонарь.
Мы врезались в задние вагоны.
Перед нашим паровозом лежала какая-то куча досок и торчащих колес.
Слышно было лошадиное жалобное ржание, кто-то стонал.
Все бросились к локомотиву: «Цел ли паровоз?»
Из паровоза шел пар, он сипел.
Вторая мысль – очистить путь и ехать, ехать.
Разбитыми лежало перед нами штук пять двухосных вагонов.
Громадный, американский, с железным остовом товарный вагон не был разбит, а только стоял дыбом. Из него был виден свет.
Спрашиваем: «Живы?» – «Все живы, только одному голову размозжило».
Нужно расчищать путь.
А все люди, отдельные люди, – кому командовать?
Стоим, смотрим.
Выручил кондуктор. Начал приказывать.
Достали у казаков, едущих на переднем поезде, веревок и начали валить вагоны в стороны. Очищая путь, берегли только один путь из двух – путь домой.
Работали немногие, но усиленно. Станы колес одергивались одним рывком.
Раскачав, повалили набок стоящий дыбом вагон. Из-под обломков вынули раненых.
В это время к переднему поезду подошел паровоз, и он тронулся.
Попробовали наш. Он запищал, но тронулся.
Свисток. Идем по вагонам. В темноте сидят неподвижные люди. «Едем?» – «Едем».
К утру были у станции Червонная.
Это уже начинались казачьи станицы.
На платформе виден белый хлеб.
Кругом кудрявыми деревьями стоят кверху распущенные столбы дыма.
Горят аулы, станицы горят.
Седые казаки с берданками за плечами ходят по вагонам и просят патронов и винтовок.
Молодые еще не приехали, станицы почти безоружны.
Правда, недавно казаки разграбили какой-то аул и пригнали оттуда скот, но сейчас их ограбили.
Вызывают охотников остаться на защите. Предлагают двадцать пять рублей суточных.
Два-три человека остаются.
Когда несколько дней перед нами ехала горная артиллерия, в это время как раз нажимали чеченцы.
Население на коленях просило батарею задержаться и отогнать огнем неприятеля. Но она торопилась.
И мы проехали мимо. Оружия не было почти ни у кого.
Едем дальше. Днем дымные, ночью огненные столбы окружают нашу дорогу. Россия горит.
Петровск, Дербент, потом опять станицы.
Россия горит. Мы бежим.
