Его председательство кончило когда-то его карьеру, к чему он отнесся очень спокойно, ставши литератором.
Он написал хорошие воспоминания и знаменитую статью про доктора Гааза, знаменитого человека, который заботился о каторжниках, примерял на себя эти цепи, ходил по комнате, чтобы почувствовать, что значит пройти в кандалах хотя бы один переход от одного этапа до другого.
Кони просмотрел это дело и обратился к издателю: – На вашей бумаге напечатано, что дело будет решаться судом чести. Но дело в том, что ваши документы обращаются сразу как бы к двум правительствам – советскому и царскому. Форма советская, гербовые марки царские.
Я советую вам обратиться к любому из правительств, к которому невольно обращаются ваши документы, – либо царскому, либо советскому – и предъявите эти ваши осторожно написанные договора.
Мне очень хочется вспомнить этого человека: он не сгибаясь, но опираясь на палку, ходил по Невскому проспекту; понимал, что изменилось время, что письменное, печатное слово подкрепляется словом звучащим – кино.
Он видел смену времени.
А пока Кони основывал Институт живого слова.
Я помню Невский проспект как адрес этого института, а номер дома забыл.
Кони был человеком большой памяти и уважения.
Л. Н. Толстой хорошо знал Кони, много раз прибегал к его помощи для заступничества за какого-либо человека, для поиска доказательств, что это дело незаконно для своего времени или для всех времен, добавим мы.
Кони раз гостил в Ясной Поляне у Л. Н. Толстого.
Было это в июне 1887 года.
Он рассказал дело.
Когда он, Кони, был прокурором Петербурга, пришел к нему молодой человек, просил помощи.
По национальности человек был финн.
Его отец имел в Финляндии большое имение, часть которого сдавал в аренду. Арендатор одной из мыз умер. Осталась девочка. Старик, владелец мызы, взял девочку на воспитание. Сперва она жила в детской, потом ее перевели в девичью.
Потом она стала прислугой.
Но не потеряла своей прелести, своих знаний французского языка, – была она полугорничной- полувоспитанницей, и человек приехал из университета в имение отца и как-то случайно, думая, «что все так делают», соблазнил девочку.
Имя ее было Розалия.
Прошло время. Студента, ставшего потом почтенным человеком, уже назначили присяжным заседателем.
Судили проститутку, которая похитила у гостя сто рублей.
Немолодой присяжный заседатель узнал Розалию. Это была истрепанная, забитая женщина.
У него было свое представление о нравственности.
Человек вспомнил свою любовь к этой девочке, помнил своего и ее отца.
Немолодой финн решил, что он женится на этой женщине, чтобы исправить свою вину.
Он пришел к прокурору просить, как бы освободить женщину от тюрьмы.
Кони, честный по-своему, крупный человек, сказал:
– Конечно, вы правы.
– Но и ваша жизнь и ее жизнь пошли по-разному.
– Возможно, будут дети.
– Мне кажется, что вы поспешили с решением.
– Может быть, лучше помочь ей деньгами.
Молодой человек со спокойствием финна ответил:
– Я одарил не только начальство тюрьмы, но и всех арестантов и, конечно, ее первую.
Она плакала. Ее поздравляли. Я дал ей слово. Просил у нее прощения. Кони рассказывал дальше. В тюрьме развился тиф.
И Розалия умерла. Рассказывал это дело Л. Н. Толстому, который сам когда-то соблазнил горничную в доме своего брата.
Толстой тогда издавал не только свои романы, но и издавал, при помощи Сытина, серию маленьких нравственных книг – это были рассказы о великих людях.
Издательством руководил Чертков.
Он жался в деньгах.
Приходилось брать рукописи дареные.
– Вот бы вы сами написали, Анатолий Федорович, историю этого молодого человека, – сказал Толстой. – Вы превосходный оратор, вас все уважают, вы знаете, как доказать, что добро – добро, а зло – зло.
Кони начал писать.
Не выходило.
Л. Н. Толстой тогда попросил подарить ему тему и начал писать сам.
Писал много раз.
Ища пути, понятного для читателя.
Повесть он всегда называл Коневской: Коневская повесть.
Работа шла до декабря 1899 года.
Работой Толстой был недоволен. Он говорил: – Тема не моя, она дареная.
Что же не выходило?
Добрый, умный, по-своему героический Кони считал, что все было правильно.
Женщина пережила радость, она увидела человека, которого когда-то любила, снова полюбила, простила.
Он загладил свой проступок.
Она умерла.
Он не узнал горечь того поступка, на который хотел идти.
Коневская повесть была повестью о странном благополучии.
О том, что к людям вместо благополучия приходит смерть, она стирает их мокрой тряпкой с черной доски памяти.
Лев Николаевич писал роман; он заблудился в решениях, в поисках решения, понятного для него самого.
…Написание книги заняло более десяти лет, тема все время усложнялась.
Фигура спокойного финна – он так спокойно шел на подвиг – заменилась фигурой любимого писателем Черткова, спокойного аристократа, которому надо было пережить сопротивление матери, потом что-то делать с женщиной, опроститься, уехать от гонений в Англию и там писать книги по земельным вопросам.
Он должен был доказывать, что теория Генри Джорджа – налог, который бы заставлял землевладельца отказаться от земли и в то же время заменил бы все налоги, – стоящее дело.
У великого Л. Н. Толстого было свое решение – промышленность, пароходы, поезда, автомобили, которые уже проезжали мимо Ясной Поляны, все это ему казалось такой ошибкой, от которой человечество скоро откажется по моральным соображениям.
Это не относится к тому быту, который представлял себе великий Толстой.
Он писал; очень хорошо писал книгу. Он мало-помалу очищал вину студента; говорил, как он любил, как было весело любить им обоим.
Как они играли в горелки.
Как они ни перед кем не были виноваты.
Он хорошо писал очищение человека, который в акте любви почувствовал акт мощи правдивости.
Он представил, как течет река, на ней только что был лед.
Река сломала лед. Луна висит над ледоходом, обещая не то конец света, не то начало весны.
