не менее он опустился на колени перед своим избавителем, отбивая глубокие поклоны.
— Что ты такое делаешь, братишка? — возмутился моряк.
— Он тебя благодарит! — перевел слова Мунги черный солдат.
Новицкий со значением подмигнул Вильмовскому:
— Ну, вот, теперь меня в Африке божеством признали… Снова повышение.
Мунга не знал, что и подумать об этих странных вазунгу[157] , которые его спасли. Были ли это люди или добрые духи? Этот вопрос мучил его на протяжении всего пути, пока он шел за ними к лагерю, и сомнения возросли еще более, когда он увидел Автония, живого, здорового и явно чувствовавшего себя в лагере странных людей, как дома. Мунга любил брата, но не мог переломить веры в приговор, вынесенный Автонию. Так что братья смотрели друг на друга с недоверием и едва обменялись парой слов.
Их поведение озадачило Смугу, он внимательно наблюдал за братьями. Смуге было известно, что, благодаря миссионерам, Автоний свободно владеет английским. Мальчик рассказал ему о себе, о перипетиях своей судьбы. Но он не прибег к английскому, чтобы объяснить, что Мунга — его брат. «Тумбо модьё»[158], — сказал он, показывая на него и на себя.
Нельзя было также не заметить, что Мунга, относившийся крайне сдержанно к найденному при таких необыкновенных обстоятельствах брату, с каким-то суеверным восхищением не сводит глаз с Новицкого. Поразмыслив, Смуга подозвал моряка, и они отошли в сторону.
— Тадек, ты пока ничего не объясняй. Может, пусть лучше думают, что мы — добрые духи.
— Слушай, Ян, ты же никогда этого не одобрял, — возмутился Вильмовский, подошедший к ним как раз в тот момент и услышавший слова Смуги.
— Придет время, мы все объясним. А пока пусть думают, что хотят. Это может оказаться важным, — подчеркнул Смуга.
Новицкий только засмеялся.
— Ты ведь сам говорил, Андрей, что надо уважать чужие обычаи. И, черт меня побери, это бывает довольно приятно!
Деревня Кисуму не была разрушена целиком во время дерзкого нападения и понемногу возвращалась к жизни. Те, что укрылись в джунглях, возвращались, чтобы похоронить умерших. Они обязаны были совершить погребальную церемонию, без нее души умерших не обретут покоя.
После плача, катания в пыли пришло время пиршества и танцев. Приготовили праздничную еду, все облачились в белые траурные одеяния из рафии, мягкой белой глиной разрисовали лица. Не успели все рассесться, чтобы начать тризну, как окружающая деревню стража дала знак, что приближаются чужие люди.
К берегу причалила небольшая рыбацкая лодка, высадившиеся из нее люди двинулись по тропе, ведущей между густых зарослей прямо в деревню. Впереди шел Гордон, рядом с ним Мунга, а за ними Новицкий, Смуга и Автоний.
— Минутку, постойте! — позвал внезапно Новицкий. Здесь что-то лежит.
Он зашел в заросли и вытащил оттуда большой барабан.
— Кит меня проглоти! Вот это находка!
Мунга, размахивая руками, что-то толковал Гордону.
— Он говорит, что барабан принадлежит колдуну и нельзя его трогать.
— Так откуда же он взялся? — недоумевал Новицкий. Пренебрегая предупреждением, он рассматривал найденный предмет.
— Хозяин мог потерять его во время бегства, — ответил Гордон. — Вы обратите внимание на кожу, обтягивающую барабан, какая она твердая, упругая. Негры часто делают барабаны из слоновых ушей.
— Ну и обычаи в этой Африке, — саркастически покачал головой Новицкий. — Одни стреляют в бедного сфинкса, другие губят слона, у него, видишь ли, уши, подходящие для барабана. Что за страна!
Тут к нему подошел Мунга и снова что-то стал объяснять, в глазах у него одновременно отражались и страх, и решимость.
— Он просит, чтобы вы оставили барабан, — перевел Гордон.
Новицкий с вызовом посмотрел в глаза равному ему ростом негру.
— А вы ему скажите, что белых чужие чары не берут, они сами колдуны.
Гордон перевел. Мунга отодвинулся от них испуганно и покорно, а Новицкий спокойно сунул барабан в свой рюкзак.
Перед деревней по обеим сторонам тропинки стояли женщины, преграждая дорогу толстой лианой. Новицкий пригнулся, чтобы пройти под ней. Стоящие рядом воины вытянули копья, а Мунга придержал задиристого моряка.
— Минутку, — объяснил Гордон. — Деревня — это табу[159] .
— Табу? А что это значит?
— Чтобы пройти дальше, нам нужно дать выкуп на поминки, — продолжал терпеливо объяснять Гордон.
— Откуда вы это знаете? — полюбопытствовал Новицкий.
— Негры покрыли лица белым, — начал Гордон.
— Это знак траура, — закончил за него Смуга.
Когда они представили подарки для вечернего, траурного пира, Мунга провел гостей к дому вождя — своего отца. Их сопровождали все без исключения жители деревни. Они что-то говорили, жестикулировали, показывая то на Мунгу, то на Автония.
Кисуму ждал на пороге своего дома. Гордон объяснил и так понятную цель их прибытия, — вернуть Мунгу и Автония, просил разрешения переночевать. При случае вручил Кисуму подарки, которые были приняты.
Все это шло по ритуалу, пока не появился колдун. Автоний спрятался сразу за широкой спиной Новицкого, Кисуму явно утратил уверенность в себе. Смуга и Гордон заметили замешательство вождя, но с того места, где они стояли, не могли догадаться о ее причине. Стоявший же несколько позади Новицкий сразу понял, что к чему. Он прижал мальчика к себе и внимательно разглядывал старца. «Как бы его перехитрить, — размышлял Новицкий. — Вот был бы с нами Томек», — вздохнул он и слезы навернулись ему на глаза.
Вождь отвел гостям стоявшую на краю деревни хижину — круглую, покрытую похожей на купол соломенной крышей, с дверными и оконными отверстиями, заслоненными веревочными занавесками из лиан. Внутри было относительно чисто.
— Тот старик, колдун, явно что-то замышляет, — начал Новицкий, но тут женщины внесли еду.
— Это вам Мунга прислал, — сказала одна из них.
— Что-то действительно не так… По обычаю вождь должен вручить нам какой-то подарок, чтобы мы чувствовали себя в безопасности. Он проявил к нам неуважение. Принял подарки, а в ответ даже не поставил угощение,
— Гордон подтвердил подозрения Новицкого. — Жаль, что с нами нет солдат, — он был явно обеспокоен.
— Конечно, вступить в деревню целой армией — это так по-английски, только доверия таким путем не до будешь, — с вызовом заметил Новицкий.
— Солдаты придут сюда вместе с Вильмовским завтра утром, — пресек спор Смута. — Но лучше держать оружие наготове.
Новицкий больше не высказывался. Он сидел рядом с Автонием, который не хотел отдаляться от своих белых опекунов ни на шаг. Он уже не принадлежал деревне, он принадлежал духам, которым его принесли в жертву. Из бросаемых взглядов и агрессивной реакции жителей деревни Новицкий понял это яснее любых слов. Он отдавал себе отчет, что появление здесь мальчика могло быть ошибкой, за которую придется заплатить. Понял он, и отчего Смуга, обычно противящийся использованию первобытных суеверий обитателей джунглей, на этот раз отступил от своих убеждений.
В какой-то миг к нему пришло решение, и он, к недоумению друзей, начал готовиться ко сну. Улегся поудобнее на циновке, закрыл глаза.
