вверх указательный палец и говорил: «Диалектика – это вам не хрен собачий, а собачачий!» – и делал стойку на голове, а Маркс выходил на сцену, шатаясь, как пьяный и старательно держался за ноги стоящего на голове Гегеля, чтобы не упасть в болото поповщины и идеализма. Ренегат Каутский периодически перебегал со сцены в зрительный зал и назад, путаясь под ногами у других исполнителей, а Дзержинский выходил на сцену в тяжелых средневековых латах, лязгая и громыхая. На шее у него болталась большая масленка, как у Железного Дровосека, а на масленке было написано «КГБ», и так далее, и тому подобное.
Дима посмотрел первый акт, и Призрак в прологе ему очень понравился. Зато Валера был прологом сильно недоволен, считая его чрезмерной буффонадой, которую зритель не примет. Он по-прежнему настаивал на зловещей пляске по карте Европы. По его мнению Призрак должен был танцевать что-то типа ирландской джиги, расшвыривая по карте Европы талоны на сахар, водку, спички, соль и маргарин. Мы также долго ругались и спорили, как лучше обставить роды Славы КПСС. По пьесе Слава КПСС рождался в результате партийно-группового полового акта, и таким образом он унаследовал от Ленина манеру грассировать, от Сталина – грузинский акцент, от Крупской – глаза навыкате, а от Дзержинского – металлическое позвякивание в штанах при ходьбе. Весь вопрос был в сценической подаче, и мы спорили и ругались до упаду. Впрочем мы с Валерой редко когда не спорили, и очередная рабочая ссора между нами могла вспыхнуть по любому поводу. Но на личные отношения это не влияло, и когда у одного из нас было, на что купить пиво, мы шли пить его вместе в пивной бар под названием «Техасский рейнджер», который находился прямо напротив нашего театра.
Три года назад директор Пучков сотоварищи приватизировал театр. Тогда театр давал очень неплохие сборы. Когда же сборы упали, а Госкомимущество взвинтило плату за аренду помещения в несколько раз, директорская команда поняла, что дело – труба, и подозрительно быстро объявила театр банкротом, слиняв подальше с остатками денег, а коллектив остался без средств к существованию и стал спасаться поодиночке, кто где мог. Купить убыточный театр никто не пожелал, и помещение было сдано в аренду мебельной фирме, которая устроила там салон-магазин. Оставшись без работы, мы с Валерой обосновались сперва в «Техасском рейнджере». Ближе к вечеру мы заходили со служебного входа, я одевался ковбоем, а Валера – рейнджером. Я садился за специально отведенный нам столик, в стороне от других, и наливал себе виски (спрайт, конечно) из огромной рекламной бутылки высотой в метр двадцать. Но это было еще не все. Когда в баре собиралось побольше народа, я выхватывал бутафорский пистолет и начинал палить в потолок. В это время в бар врывался Валера, набрасывался на меня, мы долго и зрелищно дубасили друг друга, потом катались по полу, шикарно опрокидывали стол, а затем Валера с торжеством надевал на меня старинные наручники и уводил в служебную дверь, где мы переодевались, и отдышавшись, получали свои деньги и шли домой. Плюс бесплатное пиво и порция стейка.
Я со страхом думал, как бы посетителям бара не надоело наше представление, и однажды предложил поменять реквизит. Я стал изображать крутого, а Валера – милиционера. Первое наше выступление с новым реквизитом вызвало в баре небывалый ажиотаж. Народ поверил в реальность событий и вел себя соответственно. Когда мы вставали с пола, Валера снимал с меня наручники, и мы раскланивались посетителям, сперва никто ничего не понимал. На четвертый день нам пришлось за это сильно поплатиться.
В тот вечер мы начали представление как обычно, но не успели мы дать друг другу несколько пробных, разминочных оплеух, как вдруг могучая рука отодвинула меня в сторону, и я увидел ужасающих размеров морду. Крутой братела, во всем своем прикиде, с мобилой, весь в коже, с желтой собачьей цепурой, казаках с загнутыми носами и черепом орангутанга, пришел мне на помощь:
– Браток, отдыхай, я сам с ментярой разберусь!
Валера едва успел сгруппироваться, как по его корпусу был нанесен удар кулаком ужасающей силы. Валера – бывший военный, прошел Афганистан, разумеется он не был новичком в драках, не только сценических, но и самых настоящих, но массы противников были слишком не равны. От удара Валера отлетел шагов на десять и упал рядом со стойкой. Крутой подошел к нему, поднял и схватил за горло с такой силой, что у Валеры глаза выкатились из орбит. На ближайшей ко мне стене висели различные рейнджерские атрибуты – конское седло, стремена, наручники, и среди них – старинная подзорная труба, которая устанавливалась на треножник. Не теряя ни секунды я сорвал со стенки трубу и что было сил треснул ей по бычьему затылку. Тяжелая труба ударилась о мясистую шею с тупым звуком и разлетелась на две половины, одна из которых осталась у меня в руках. Туша качнулась, выпустила Валеру и повернулась ко мне. Братела посмотрел на меня замутившимся от удара, ошеломленно-укоризненным взглядом:
– Пацан, ты че в натуре, охуел?
– Уйди отсюда, урод! Мы же не по-настоящему! Ты че, не понял, мы здесь актеры! Для рекламы!
На тупом, зверском лице бандита вдруг появилась широкая, ласковая, по-детски добродушная улыбка:
– А, бля, актеры? Для рекламы? Так хули же ты сразу не сказал? Ну получи, браток, для рекламы! Сильнейший удар отшвырнул меня обратно к моему столику. Я снес столик и, крутясь, лег на пол. Я не мог ни подняться, ни дышать. В глазах у меня потемнело, но все же я каким-то образом заметил, что бандит быстро развернулся в сторону Валеры и размахнулся. Валера поднырнул под удар и ответил точным, сильным ударом в пах. Крутой согнулся пополам и упал. Валера, ощупав горло, хлебнул воздуха, подбежал ко мне и помог мне подняться:
– Матюша, ты в порядке?
– Да вроде,– неуверенно ответил я, массируя ребра и убеждаясь, что они не сломаны.
– Ну тогда бежим, пока не легли!
Мы нырнули в служебный выход. Вслед нам донесся озлобленный рык:
– За трубу ответишь, сука!
В тот вечер мы так и не получили свой гонорар, спасаясь бегством. Только через пару недель Валера тихо нырнул в служебный вход, но ему ничего не заплатили, ссылаясь на то, что хозяевам бара пришлось улаживать конфликт и заплатить братве за обиду, нанесенную трубой в область затылка, намного больше, чем все, что мы заработали в этом баре за четыре недели выступлений.
После этой истории я перебивался с хлеба на квас месяца полтора. Покупая на последние деньги газеты по трудоустройству, я овладевал торгово-коммерческим слэнгом, и трясся от каждого звонка в дверь и по телефону, боясь, что бандиты придут ко мне домой мстить за ушибленный подзорной трубой бычий затылок – отберут квартиру, а самого изобьют и выкинут вниз головой в грязную вонючую трубу мусоропровода, и я буду долго лететь, разбивая себе голову, коленки, локти и бока, а когда долечу наконец до самого низа в крайне искалеченном состоянии, то уж там, внизу, обязательно разобьюсь в мелкие дребезги, как цветной телевизор.
Наконец я набрался побольше наглости и совершенно неожиданно для себя устроился в шикарный обувной салон менеджером по торговому залу. Я пришел на интервью в солидном костюме, который надевал только на премьеры, и тщательно скрывая голодный блеск в глазах, вдохновенно наврал коммерческому директору про свой торговый опыт такое, что меня сразу взяли на неплохой оклад без испытательного срока. Голод делает с человеком чудеса. Я принял зал не то, чтобы с достоинством, а скорее даже с апломбом. Собрав своих новых подчиненных, я прошелся по вверенным мне владениям и громко орал, что все не так, и что торгуя в таких условиях, фирма обязательно вылетит в трубу. При этом я явственно представлял себе эту трубу, и потому мой голос звучал громко, нагло и уверенно. В результате моих воплей в зале перенесли зеркала, развернули секции, изменили освещение, поменяли драпировку и еще много чего другого.
И зал преобразился – исчезла кричащая нелепая реклама, свет перестал бить в глаза, в расположении товара появилась осмысленность и соразмерность, и во всем облике зала появилась спокойная, величавая, взвешенная солидность. Зал ненавязчиво, уважительно и с достоинством показывал покупателю весь свой ассортимент. Зал перестал быть затрапезной сценой, он обрел характер и стал действующим лицом, пожалуй даже главным действующим лицом в магазине. Через полтора месяца после моих нововведений оборот по залу возрос почти в три раза, причем преимущественно за счет дорогой номенклатуры, в то время как оборот по филиалам не изменился, а кое-где даже уменьшился. Мне прибавили оклад сразу на триста долларов в месяц и поручили курировать три филиала. «Режиссер – всюду режиссер» – злорадно подумал я.
