а мир Лютера и Баха, Фридриха Великого и прусских реформаторов.
Я объяснил ему и то, почему не будет никаких преследований:
— Вернувшись домой, Одиссей убил всех женихов, а всех служанок, которые путались с женихами, повесил. Он мог это сделать, потому что не остался на родине. Он отправился дальше. Если же ты хочешь остаться, то надо как-то мириться друг с другом, а не сводить счеты. Ведь не было же в Америке после Гражданской войны никаких преследований? Америка после разделения на Юг и Север снова смогла вернуться к себе прежней, остаться самой собой. Вот и Германия, вернувшись к себе, хочет здесь и остаться.
Он улыбался мне или просто смеялся надо мной? Я не был уверен. Мы выпили две бутылки вина на двоих. Но эти два дня в Берлине пьянили меня еще больше. Прошлое и настоящее, изобилие и скудость, радость и жесткость, жизнь внешняя и внутренняя — все это обрело друг друга и соединилось в одно целое, мир снова стал округлым и единым, и я сидел в самом центре этого мира за бокалом вина.
3
Прежде чем улететь домой, я еще раз сходил в университет, расположенный на Унтер-ден-Линден. На сей раз я поднялся по широким красным мраморным ступеням лестничных маршей, прошел мимо цитаты Маркса («Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы
На стене у одной из дверей висела табличка с анонсом лекций и семинара по конституционному праву капиталистических государств. Я стал читать названия тем, как вдруг распахнулась дверь, из аудитории вышел человек и протянул мне руку:
— Вы доктор Рёмер?
Я ответил на рукопожатие.
— Меня зовут доктор Дебауер.
— Профессор Пфистер предупредил нас, что будет доктор Рёмер. Вы его замещаете?
— Возможно, он еще появится.
— Входите же, пожалуйста.
Он жестом пригласил меня войти, назвал себя, его звали доктор Фах, взял у меня плащ и через вторую дверь провел меня в помещение со шкафчиками по стенам и с длинным столом посредине, за которым сидели несколько мужчин и женщин, некоторые совсем молодые, некоторые постарше, кто-то в пиджаке и галстуке, а кто-то в свитере. Доктор Фах предложил мне занять место во главе стола. Пока он говорил, обращаясь к слушателям, подошли еще несколько участников семинара.
Я узнал, что профессор Пфистер из Ганновера уже многие годы поддерживает один из редких немецко-немецких научных юридических контактов с профессором Луммером из Университета имени Гумбольдта в Берлине, и оба они пришли к мнению, что теперь, когда стена пала, несколько преподавателей из Ганновера не мешкая должны отправиться в Берлин, а коллеги из Берлина, соответственно, в Ганновер и провести обменные семинары. Они ожидали, что приедет приват-доцент доктор Рёмер, а вместо этого прибыл я.
— Вы тоже приват-доцент, доктор Дебауер?
— Я еще не завершил свою докторскую диссертацию. Кроме того, я вовсе не из Ганновера, и профессор Пфистер ко мне лично не обращался. Однако, — я попытался быть кратким, — есть мнение, что особенно необходимо усилить здесь преподавание специалистами по государственному и административному праву.
Я защитил свою кандидатскую диссертацию в области основного права.
Меня не спросили, чье это «мнение», в связи с которым мне следует преподавать государственное и административное право в Университете имени Гумбольдта. Мне стали задавать вопросы о моей кандидатской и о моей докторской диссертации, о моих научных работах и проектах, об опыте преподавания в большой аудитории и в семинарских группах, о практической деятельности и политической ориентации. Я старался не слишком врать. Однако кончил тем, что про Америку, где я обучался массажу, сказал, будто учился там сравнительному конституционному праву, опубликовал несколько статей, а в Германии руководил исследовательской группой и почти закончил свою докторскую диссертацию.
Несмотря на открытые окна, было так душно, что я вспотел. Шкафчики по стенам, длинный стол, большое количество собравшихся — все это производило на меня такое впечатление, будто я снова школьник, которому в учительской приходится держать ответ перед педсоветом. Быть может, именно поэтому мне так легко вралось. Когда я намекнул, что в качестве сотрудника со стороны земельных правительств ФРГ, возглавляемых социалистами, я участвовал в нескольких процессах Федерального конституционного суда, многие присутствующие уважительно закивали. С удовлетворением было принято к сведению и мое заявление, в котором я сам себя из обычного редактора издательства произвел в чин научного консультанта и пообещал снабдить библиотеку их секции бесплатной литературой. В конце заседания доктор Фах от имени всей секции поблагодарил меня за беседу:
— Уважаемый коллега Дебауер, мы будем рады, если вы в декабре сможете прочитать у нас лекции и провести семинар по конституционному праву Федеративной Республики Германии.
4
Так с декабря для меня начались новые будни. По понедельникам и вторникам я вел занятия в Берлине, остальные дни недели работал в издательстве. Один день в неделю я брал в счет отпуска, а другой день издательство предоставило мне в качестве своего вклада в дело объединения Германии. Поначалу я готовился к занятиям дома, а в понедельник ранним рейсом летел в Берлин. Однако затем я стал вылетать в пятницу вечером, а книги, необходимые для подготовки, брал с собой. Я жил в университетской гостинице, расположенной в кирпичном здании, построенном на рубеже веков, и во дворе, куда выходили окна моей комнаты, днем и ночью было тихо, словно все люди, которые жили или работали за окнами других домов, спали заколдованным сном. Иногда я мысленно представлял себе: в лаборатории, которая, судя по всему, занимала тот же этаж в доме напротив, храпят химики, уснувшие рядом с шипящими бунзеновскими горелками, этажом выше, в отделе кадров, уронив голову на стол, спят сотрудники, в квартире слева в кресле, уткнув подбородок в грудь, спит, выронив из разжавшейся ладони пивную бутылку, отец семейства, а возле кухонной плиты, притулившись к стене, спит его жена.
Завтракал я в ресторане гостиницы, расположенной через два квартала. Взяв тарелку, я шел к стойке самообслуживания, брал булочку, немножко колбасы, немножко сыра, масло и джем, показывал наполненную тарелку официанту, и тот говорил мне, сколько я должен заплатить: семьдесят три пфеннига, девяносто семь пфеннигов, ну а если я уж совсем решил шиковать, то одну марку тридцать шесть пфеннигов.
На первое вторничное занятие пришел и доктор Рёмер. Накануне вечером он постучал ко мне в дверь, представился и начал со мной беседу, во время которой я то и дело попадал впросак. Когда я отговорился тем, что мне нужно еще готовиться к лекции, он предложил позавтракать вместе.
Он считал, что показывать официанту взятую на завтрак еду, чтобы тот подсчитывал, сколько тебе надо заплатить, дело унизительное. «Это мелочно, тебя возмутительным образом подозревают, что ты слишком много положил на тарелку, это потворствует развитию мелочной опеки и тотального контроля. Официант, должно быть, работает на госбезопасность». Потом он язвительно произнес:
— Разве Маркс не обещал, что от каждого по способностям, а каждому по потребностям?
Когда я пробормотал что-то в защиту правил самообслуживания, установленных в гостинице, он воспринял это как попытку защитить госбезопасность. Он написал докторскую диссертацию о национал-
