— А не казалось ли вам, что вы заслуживаете более сильного наказания за какие-то ваши поступки, чем просто угрызения совести?
— Нет, не казалось.
— Думаете ли вы порой о том, чтобы как-то наказать себя?
Тепло, тепло. Вот и подобрались к главной теме. Значит, скоро конец.
— Нет, не думаю.
— Не приходилось ли вам испытывать некое ощущение несвободы, совершенно не связанное с внешними обстоятельствами?
— Приходилось и приходится. Вот хотя бы сейчас. С одной стороны, я вроде как свободен, а с другой — сижу здесь, из последних сил борюсь с усталостью и отвечаю на ваши вопросы. Может быть, уже пора заканчивать?
— Ну, потерпите, еще немножечко, прошу вас. — «Мымра» смешно вытянула губы трубочкой, словно готовясь свистеть. — Мы уже почти закончили. Скажите, пожалуйста, а не ощущали ли вы когда-нибудь, что ваши мысли или чувства не принадлежат вам? Что они какие-то чужие, чьи-то, но не ваши?
— Нет, не приходилось.
— Вы, Владимир, так категоричны… сразу все отрицаете. А если подумать?
И ведь считали психиатрию наивные студенты чуть ли не самой интересной из всех медицинских специальностей! Как же, самая тончайшая из материй — человеческий разум, был подвластен… Да ни хрена он не был подвластен! Не был и не будет! Попытки узнать незнакомого человека при помощи заведомо тупых вопросов, кочующих из методички в методичку, из учебника в учебник, заведомо обречены на провал. Психологи, черт бы вас побрал! Знатоки душ человеческих! Как же — держи карман шире. Сидит перед тобой тупая самовлюбленная (и очень самодостаточная!) идиотка и думает только о том, чтобы скорее закончилось ее дежурство. Да она тебя не глядя запишет в законченные беспросветные шизоиды, особенно с учетом событий, предшествовавших твоему появлению здесь. Опять же — посттравматическая энцефалопатия… Чудесный диагноз, к которому можно «привязать» все что угодно. Будешь ты, Вольдемар, не шизоидом, а энцефалопатом — какая тебе разница? Да никакой, как ни крути, разницы. Ярлык на всю оставшуюся жизнь…
— Доводилось ли вам чувствовать, как некая сила управляет вашими движениями?
— Доводилось, но это очень интимное. Можно, я не буду уточнять?
— Конечно, ведь мы просто беседуем…
Знаю я это «просто беседуем». Побеседуем, а потом… Впрочем, какая разница? Если ты в жопе, то размеры этой самой жопы уже не существенны. Главное — сам факт.
— А не чувствовали ли вы некоего необычного воздействия?
Нельзя работать так тупо. Неужели ты думаешь, что человек, которому задают один дурацкий вопрос за другим, способен на откровенность? Или тебе уже настолько все безразлично, что хочется просто оттарабанить положенное и уйти спать? Тогда зачем нам мучить друг друга? Напиши везде «нет», и все тут. Нет же, будет сидеть и долдонить… Кто сказал, что самая страшная птица — это дятел, потому что — упорно в одно и то же место? Не помню… Но сказано здорово. Метко.
— Владимир, вы не расслышали мой вопрос?
— Расслышал. Не чувствовал.
— Скажите, пожалуйста, Владимир, а почему вы избегаете называть меня по имени?
Потому что я не понял твоего имени. Ты пробурчала его скороговоркой, и я успел уловить только фамилию — Тертычная. Редкая фамилия.
— Меня зовут Мария Михайловна. Можно просто — Мария.
Разумеется, если я — Владимир, то ты — Мария. Просто Мария… Кажется, был такой сериал, мама его смотрела. Тогда еще была мама…
— Если вам важно, я буду называть вас по имени… Мария.
— Спасибо, Владимир. Скажите, пожалуйста, а как вы себя чувствуете в смысле душевного состояния? Есть ли какая-то тревога или некая неопределенность?
— Неопределенность есть.
— Какая же?
— Думаю, в какую палату вы меня поместите. В казарму на двадцать коек или в двухместную с тихим соседом, который не храпит по ночам.
— У нас, к сожалению, нет двухместных палат. Только четырехместные.
— А если к вам директор департамента ляжет? Вы его тоже в четырехместную запихнете?
— Владимир, давайте не будем отвлекаться. А то мы и впрямь до утра не закончим. Кстати, а как вы видите себе ваше будущее?
— Ближайшее или отдаленное?
— И то, и то.
— В ближайшем вы отправите меня в четырехместную палату, а в отдаленном я помру.
— Вас это тяготит?
— Четырехместная палата? Конечно! Знаете ли, я всю жизнь находился по ту сторону баррикад, и вдруг очутиться по другую, да еще в четырехместной палате…
— Владимир, я имела в виду смерть…
— Нет, Мария, не тяготит. Особенно с учетом причины моей госпитализации. Четырехместная палата куда хуже.
— Увы, что есть, то есть. Чем богаты… Но если это вас очень сильно тревожит, то я могу поместить вас в изолятор на короткий срок. Для адаптации.
— Спасибо, не надо. Давайте уж в палату. В холодную воду, знаете ли, надо бросаться с разбегу.
— Интересные у вас сравнения. Чувствуется богатое ассоциативное мышление.
Или ты начнешь отвечать на вопросы кратко и односложно, или выйдешь отсюда законченным, готовым шизоидом. «Да» или «нет», и ни словом больше! И так уже наболтал много лишнего. Даже чересчур.
— Владимир, испытывали ли вы периоды угнетенности, грусти или даже безнадежности?
— Испытывал.
— Как часто?
— Один раз. Недавно. Когда хоронил мать.
— Извините, я не хотела причинить вам боль…
А зачем ты тогда тут сидишь? Или, по-твоему, мы ведем приятную светскую беседу?
— А испытывали ли вы состояние полной безрадостности, когда вам все безразлично?
— Испытывал. Вот, например, сейчас.
— А до того?
— Не помню.
— А памятью своей вообще-то довольны?
— Вполне.
— Ощущаете ли вы сейчас некоторую заторможенность?
Конечно, ощущаю. Что, интересно, должен ощущать самоубийца-неудачник? Эйфорию? Жажду жизни? Любовь к природе? Или желание, чтобы его оставили в покое? Вопрос на засыпку…
— Ощущаю. От усталости.
— Это закономерно. — Доктор покивала головой. — А вы способны думать о приятном? О том, что обычно доставляет вам удовольствие?
— Способен, но не сейчас.
— Почему?
— Потому что я очень устал.
— Скажите, Владимир, вас в последнее время не посещало чувство недовольства собой?
— Нет.
— И вы предприняли попытку суицида, будучи довольным собой? — Брови вверх, глаза покруглее, кадр пятый: «изумление с недоверием».
— Я был недоволен тем, как я живу. К себе у меня никаких претензий нет.
— Позвольте вам не поверить…
