деловому: ткнула в плечо и сказала:
— Вставай! — даже не добавив обычного «лежебока».
На кухонном столе Данилова ждал завтрак – глазунья, присыпанная тертым сыром.
— Спасибо, — поблагодарил Данилов, беря в руки вилку. — А ты?
— Я уже поела, — ответила Елена. — Ты сейчас способен меня выслушать?
«Сцена за завтраком – как это пошло! — подумал Данилов. — Как в мыльной опере».
Но он ошибся – никакой сцены не было. Была одна фраза, а точнее – ультиматум.
— Думаю, что двух недель нам будет достаточно, чтобы разобраться в ситуации, — взгляд Елены был строг и холоден. — К Новому году я хочу определенности.
— Я тоже, — ответил Данилов.
— Вот и хорошо. Меньше слов – больше дел, — одобрила Елена и вышла.
Минутой позже хлопнула входная дверь.
Данилов в задумчивости доел яичницу. Он тоже хотел определенности, но вся загвоздка была в том, что под этим словом понимать и для чего разбираться.
Логичнее было бы предположить, что для продолжения отношений. Но не исключено, что разобраться надо было в том, как расстаться достойно, без скандалов.
Данилов почувствовал раздражение, грозящее вот-вот обернуться головной болью. Он быстро принял две таблетки обезболивающего и стал собираться – быстро, потому что время поджимало; но он не забыл прихватить с собой парочку детективов из уже прочитанных Еленой. Книги были заслуженными, потрепанными, а значит, качественными.
Во время поисков на глаза попались «Суждения и беседы» Конфуция. Повинуясь внезапно возникшему острому чувству любопытства, Данилов наугад раскрыл книгу и ткнул пальцем в одну из страниц.
«Если благородный муж утратит человеколюбие, — прочел Владимир. — То можно ли считать его благородным мужем? Благородный муж обладает человеколюбием даже во время еды. Он должен следовать человеколюбию, будучи крайне занятым. Он должен следовать человеколюбию, даже терпя неудачи»[4].
— Человеколюбие – это здорово! — сказал Данилов, возвращая книгу на полку. — Что такое измена? Это тоже любие, только другого человека…
Глава пятнадцатая
Честь халата
— Георгий Владимирович просит всех немедленно спуститься в большую секционную!
— Зачем? — недовольно вскинулся Ерофеев, разбиравший с ординаторами амилоидоз, но аспирант Завольский уже ушел. — Что за спешка?
— Наверное, хочет показать что-то интересное, — предположил Денис.
Между ним и Даниловым установились взаимно вежливые прохладные отношения. Владимир искренне радовался этому – он не желал других отношений с «этим придурком».
— Да ничего, насколько мне известно, не планировалось, — пожал плечами Ерофеев, хлопая по карманам в поисках ключа от кабинета.
Заинтригованные ординаторы бегом спустились по лестнице. Большая секционная сегодня казалась тесной – столько было в ней людей. У стола, на котором лежал разрезанный посередине мужской труп, стоял сам заведующий кафедрой, держа в руке историю болезни.
— Пропустите припозднившихся к столу, — тоном радушного хозяина, созвавшего друзей на пирушку, распорядился Мусинский. — Пусть полюбуются.
С первого взгляда Данилов не нашел в трупе ничего необычного. Тело как тело. Желтая кожа со старческими пигментными пятнами, разрезанная от шеи до лобка и завернутая в стороны; вскрытая грудная клетка с удаленной грудиной; легкие, сердце, печень… Что за чертовщина? Данилов зажмурился, потряс головой и снова открыл глаза. Прочие ординаторы почти одновременно с ним тоже потрясли головами.
— Транспозиция! — провозгласил Мусинский. — Уникальный случай, как я понимаю, никем из присутствовавших ранее не виданный. Или приходилось кому?
Транспозиция внутренних органов – это зеркальное их расположение. Сердце в этом случае находится справа, печень – слева, и так далее. Транспозиция – это не патология, а вариант нормы, очень и очень редкий.
— А теперь прошу всех в конференц-зал для разбора этого случая, — после паузы сказал Мусинский. — Дадим Вере Олеговне возможность спокойно закончить секцию…
— Какой разбор, Георгий Владимирович? — удивился Ерофеев. — Вскрытие ведь еще не закончено…
— Неважно, — заведующий грозно, словно мечом, потряс в воздухе историей болезни. — Есть о чем поговорить.
До конференц-зала дошли не все – несколько самых занятых кафедральных сотрудников отстали по дороге.
— Случай и впрямь показательный, — начал Мусинский, разворачивая на столе перед собой историю болезни. — Мужчина восьмидесяти двух лет, в поликлинике не наблюдавшийся, поступил три дня назад с диагнозом острого нарушения мозгового кровообращения. Как у него расположены органы, вы все только что видели…
Пауза.
— Читаем историю. Осмотр в приемном отделении дежурным терапевтом, дежурным невропатологом, консультация дежурного реаниматолога… Показаний для нахождения в реанимации нет, состояние стабильное… И повсюду и везде в записях выслушаны сердечные тоны слева, пропальпирована справа печень, на палец выступающая из-под реберной дуги и вообще – все, как положено у нас с вами, но не у него!
— А что кардиограмма? — спросили из зала сразу несколько голосов.
«Действительно, — подумал Данилов. — Кардиограмма при подобном расположении сердца должна была получиться совсем не такой, как обычно».
— В приемном покое экэгэ снять не удалось, о чем в истории есть запись. Вот: «назначенное экэгэ не снято из-за поломки аппарата». Увидели нечто странное и решили, что сломался кардиограф.
— А в отделении? — спросила доцент Кислая.
— В неврологии лечащий врач назначил экэгэ, — ответил Мусинский, шаря пальцами в кармашке для вложений, приклеенном к предпоследней странице истории болезни. — Вместо расшифрованной кардиограммы здесь лежит записка от врача функциональной диагностики: «прошу назначить экэгэ повторно, так как сестра перепутала электроды».
Записка была продемонстрирована собравшимся.
— Пойдем дальше, — продолжил Мусинский. — В отделении дедушку подробно осмотрел палатный врач, затем был совместный осмотр с заведующим отделением, еще одна консультация реаниматолога, профессорский обход, и так далее до посмертного эпикриза. И никто, ни одна, простите мне это выражение, стерлядь не обратила внимание на зеркально расположенные органы нашего дедушки! Что они там выслушивали слева, что они пальпировали в правом подреберье – только им и известно. Я подозреваю, что ничего не выслушивали и не пальпировали. Ограничились только оценкой неврологического статуса, а все остальное написали «из головы». Как это часто у нас бывает…
— А помните женщину с резекцией верхней доли правого легкого в эндокринологии? — спросил Ерофеев. — Не знаю, насколько полно выдавала она свой анамнез, но уж послеоперационный рубец у нее был знатный! Как от чапаевской сабли!
— Эндокринологов кроме уровня глюкозы ничего не интересует, — съязвила ассистент Граблина.
— Давайте не будем обобщать, Надежда Алексеевна, — попросил Мусинский. — Особенно в
