как все папки с историями просмотрены несколько раз, начинается опрос всех, кто мог бы взять историю и не вернуть ее на место. Круг «подозреваемых» велик – медсестры, дежуривший накануне врач, сотрудники лаборатории, рентгенологи, «узисты», физиотерапевты, ординаторы, сотрудники кафедры… Всех причастных перечислять долго. В результате очень скоро все-все, включая и руководство, знают, что в таком-то отделении «посеяли» историю такого-то больного.
Заведующий отделением и лечащий врач получают нахлобучку, чаще всего не только устную, но и письменную – в виде выговора, а затем следует увлекательный процесс по восстановлению истории болезни. Не по заведению новой, а по восстановлению. Хорошо, если ведение медицинской документации в стационаре компьютеризировано полностью или хотя бы частично. А если нет?
Ведь надо не только внести по новой все записи – от описания при приеме пациента дежурным врачом до консультаций, но и подклеить копии всех сделанных анализов и результаты проведенных обследований. Короче говоря, два «веселых» дня лечащему врачу обеспечены. Вкупе с испорченным настроением.
Ну а если какой-нибудь умник напишет в своей жалобе, что врачи потеряли его историю болезни умышленно, желая тем самым спрятать концы в воду, то есть – избавиться от ответственности за неправильное лечение, тогда просто караул! Как ни оправдывайся – не оправдаешься. Как ни отмывайся – не отмоешься. В общем, получишь свое по полной программе, еще и с «бонусом» в виде жирного креста на карьерном росте.
Перед тем как идти проведывать Полянского, Данилов позвонил ему на мобильный, чтобы узнать – сидит ли в палате Катя или уже ушла. Вообще-то в девять часов медсестры должны выпроваживать всех посетителей, кроме тех, которые постоянно ухаживают за больными. Таким, если они адекватны и не мешают работать, с ведома заведующего отделением дозволяется остаться на ночь.
— Чем занимаешься? — спросил он.
— Беседуем с соседом о политике, — ответил Полянский.
— Особо не увлекайтесь, — посоветовал Данилов, — не расшатывайте нервную систему. Лучше о женщинах поговорите.
— Нельзя же сутки напролет только о женщинах да о женщинах…
Времени было мало. Данилов сел на край кровати, вручил Полянскому гостинцы – пакет с красными сладкими яблоками – и сразу же перешел к делу.
— Ты в курсе, что Катя пыталась стащить из ординаторской твою историю болезни, а Ольга Николаевна не дала ей этого сделать?
Данилов говорил тихо-тихо, едва слышно, чтобы не делать случай достоянием общественности. Часть слов Полянскому приходилось угадывать по губам.
— Нет, — так же тихо ответил Полянский. — Ни сном ни духом.
— Она ничего не говорила?
— Нет.
— Она, случайно, не клептоманка?
— Не замечал. Ой, как стыдно. Что Ольга Николаевна обо мне подумает?
— Я убедил ее в твоей невиновности. Не мог поверить в то, что Катя действовала с твоего ведома…
— Спасибо.
— Поговори с ней, пожалуйста, не откладывая этого разговора, а то Ольга Николаевна опасается, что Катя подложит ей еще какую-нибудь свинью.
— Завтра же поговорю. Вот удружила…
— Есть такое дело. Ольга Николаевна на тебя не в обиде, она все понимает, поэтому к ней с извинениями и объяснениями не приставай, веди себя так, словно ничего не произошло. Твоя задача – нейтрализовать Катю.
— Нейтрализую, — пообещал Полянский. — Так нейтрализую, что она на цыпочках ходить будет.
— Пусть хоть на четвереньках ходит, лишь бы не вредила. Ну пока, мне пора.
— До свидания. Ну, Катерина…
«Услужливый дурак опаснее врага», — вспомнил Данилов строчку из басни Крылова, ставшую крылатым выражением.
— А сколько, если не секрет, длятся ваши отношения? — полюбопытствовал он.
— Два месяца, — ответил Полянский. — А что?
— Ничего, так просто…
Выйдя из лифта, на первом этаже Данилов столкнулся с заместителем директора по лечебной части. Тот холодно кивнул, но спрашивать, что Данилов делает в клинико-хирургическом корпусе, не стал. Решил, наверное, что вызывали на консультацию.
— У меня такое впечатление, что Ромашов никогда не уходит домой, — сказал Данилов Тане, листавшей в смотровой толстый глянцевый журнал «Караван событий».
— Так ведь к нам полчаса назад какую-то шишку из мэрии привезли, после покушения, — ответила Таня. — Потому-то Максим Лаврентьевич и здесь. Вы разве корреспондентов в центральной приемной не встретили?
— Я через приемное не проходил, — ответил Данилов. — И откуда только, Таня, вы сразу все узнаете?
— Слухами земля полнится. — Таня улыбнулась, продемонстрировав безукоризненно ровные зубы. — А еще наследственность обязывает, у меня папа в Комитете государственной безопасности служил, до подполковника дослужился. Очень переживал до самой смерти, что я на врача учиться не стала, а застряла в медсестрах.
— А почему вы не стали учиться?
— Не до учебы мне было, — вздохнула Таня. — Да и вообще-то, если честно, я долго работать не собиралась. Думала, что скоро выйду замуж, нарожаю детей и буду вести домашнее хозяйство. Вы, Владимир Александрович, даже не представляете, как я веду домашнее хозяйство! И как готовлю! Зашли бы разочек в гости, а?
«И эта туда же!» – подумал Данилов.
— Я верю вам без проверки, — ответил Данилов. — Вы работаете хорошо, а у кого работа спорится, у того и все остальное хорошо получается.
— Вот так и пропадают мои таланты, в том числе и кулинарные. — Таня снова улыбнулась, но уже не так широко. — Для самой себя стараться неохота, да и вообще фигуру надо беречь. Как говорили древние: «Умеренность – мать всех добродетелей».
— Кроме одной.
— Какой же?
— Любви. Умеренность и любовь несовместимы.
— Это верно, — согласилась Таня. — Как поет Розенбаум: «Любить так любить…»
С улицы послышался шум подъезжающего автомобиля. Вот он остановился, хлопнула дверь, потом другая, третья…
— К нам или в реанимацию? — вслух подумала Таня.
— К нам, — уверенно сказал Данилов.
— Почему вы так решили?
— Двери хлопнули три раза. Это значит, что вышел водитель, тот, кто сидел рядом с ним, и тот, кто сидел в салоне. Если бы больной был тяжелым, реанимационным, то двери хлопнули бы дважды, потому что в таком случае оба – и врач, и фельдшер – сидели бы в салоне.
— Вы как Шерлок Холмс! — похвалила Таня.
— Я просто долго проработал в «скорой», — скромно ответил Данилов.
— Женщина, двадцать три, суицид, отравление нитразепамом, — сказал один из мужчин в синей скоропомощной форме, заводя каталку в смотровую.
— Там всего шесть таблеток, — добавил второй.
По фонендоскопу, висевшему на шее, Данилов угадал в нем врача.
— Пять, — поправила пациентка, приподнимаясь с каталки, — одна таблетка под диван
