морякам, а вину разложить на всех. Конечно, это было не по уставу.
— А не помочь морякам? А государство убытки понесёт — это по уставу будет? — поддержал меня мой дружок Виктор Охалов.
Моряки помогли нам перетащить бот на другую сторону пирса, под корму парохода, потерпевшего аварию. Пароход был сильно гружён, корма сидела глубоко, и сверху было не видно, много ли манильского каната надо срубить с лопастей. Мне, как старшему на боте, самому спускаться было нельзя, и я приказал одеваться Виктору. За это он, когда мы втряхнули его через резиновый ворот в рубаху, незаметно пожал мне руку.
Хотя мы снаряжали водолаза без инструктора, мы ничего не забыли на него надеть и повесить, не забыли обуть в боты со свинцовыми подошвами, утяжелить пудовыми грузами, подпоясать сигнальным концом, покрыть голову медным шлемом со стеклянными иллюминаторами; не забыл я перед тем, как завернуть передний иллюминатор перед самым спуском, дать команду, чтобы водолазу начали качать воздух.
Прихватив топор, Виктор ушёл под воду, а я уселся на борту бота с сигнальной верёвкой в руке и телефонными наушниками. Вид у нас всех — и у меня, сигнальщика, и у ребят, качальщиков, вертевших колёса воздушного насоса, — был очень важный. Мы впервые самостоятельно выполняли настоящую водолазную работу.
Манильский канат в руку толщиною намотался на лопасти винта тугими петлями. Рубить топором под водой было не так легко, но Виктор что называется «дорвался» до настоящего дела, и сколько я ни требовал, подёргивая за сигнальный конец, молчал и из воды не выходил. Не помогали и телефонные разговоры…
— Чего выходить-то? — шипел в ответ Виктор. — Чепуха осталась.
Я не мог сказать ему по телефону, что надо совесть иметь, что и другим охота попробовать свои силы на настоящем деле: на пирсе собралось много людей. Они не только смотрели, они и слушали… Виктор отлично понимал, что я ограничен в выборе слов и выражений.
— Надо перестать качать ему воздух… — проворчал кто-то из курсантов. — Живо выйдет…
И в тот момент, когда они собирались привести свою угрозу в исполнение, на пирсе послышался шум, потом крики, потом детский плач.
— Кто свалился-то? Мальчонка? Сразу на дно?.. Водолаза надо! Скорее!..
Я изо всей силы задёргал сигнальный конец, требуя, чтобы Виктор поднялся на трап водолазного бота, а по телефону приказал адмиральским тоном:
— Курсант Охалов! Приказываю подняться на трап! Человек за бортом!
Это подействовало, и через полминуты шлем Виктора всплыл рядом с бортом. Десяток добровольцев, ухватившись за канат, уже тащили нас к месту происшествия, где на пирсе стояла, заливаясь слезами, девчушка лет трёх-четырёх, а рядом с ней, по всей видимости, её нянька, несмышлёныш-мальчонка. Он плакал молча и только изо всех сил старался оттащить сестрёнку от воды.
— Перестаньте реветь! — приказал я детишкам. — Говорите толком — кто упал за борт?
— Мишка упал… — сказала девчонка, сразу перестав реветь.
— Водолаз Охалов! — крикнул я в трубку, заглядывая в шлем через иллюминатор. — В воду упал мальчик. Зовут Мишкой…
Даже через мокрое стекло иллюминатора я заметил, как радостно и решительно засветились глаза моего дружка.
— Большой он? — зачем-то спросил я у ребят.
— Нет… Маленький… Без ноги… — ответил на этот раз малец.
— Маленький! Безногий инвалид… — передал я Виктору подробности.
Как водится, трудно было потом выяснить, кто первый поднял панику, кто крикнул, что в воду упал мальчишка. Виктор не без основания подумал, что с ним сыграли злую шутку. Потребовав больше воздуха, он всплыл на поверхность и зло швырнул на пирс одноногого плюшевого медвежонка. Медвежонок так тяжело шлёпнулся на доски настила, что и без вскрытия было ясно, что он набит не опилками…
Каната на винту хватало на всех нас, вопреки уверениям Виктора. Я спускался последним. Когда я поднялся на бот, взволнованный капитан потерпевшего парохода уже благодарил вернувшегося инструктора. Инструктор в ответ улыбался, и у меня на душе посветлело: значит, не будет нагоняя за самовольные действия.
Только дружок мой Виктор Охалов чересчур уж много силы приложил, сдирая с меня водолазную рубаху. Видать, он всё ещё не верил в то, что никакого розыгрыша не было, что мы сами испытали чувство, когда до подвига рукой подать…
Камбала-гигант
У черноморцев есть поговорка: «Кто однажды отведает черноморской камбалы-гиганта, тот никогда с Чёрным морем не расстанется». Слов нет — хороша рыбка черноморская камбала, хоть и страшновата на вид.
Попадаются пудовые рыбины — ни на какое блюдо или поднос такую не уложишь. Бросишь на стол — полстола займёт коричневая лепёшка. Это спина у камбалы грязно-коричневого цвета, утыканная костистыми шипами, а брюхо у неё белое, гладкое, точно сыромятной кожей подшито, рот перекособочен, оба глаза на один бок посажены. Урод, да и только. А положат тебе на тарелку кусок, на постном масле с лучком поджаренный, — замычишь от удовольствия.
Мы, курсанты водолазного училища, собранные со всех концов страны, очень скоро оценили камбалу по достоинству. А вскоре нам привелось и поохотиться на неё. Сейчас много пишут о прелестях подводной охоты в специальных масках и дыхательных аппаратах, с подводными ружьями в руках. Мы в своё время охотились в обычном скафандре, без всяких ружей. Ловили камбалу голыми руками.
Подводную практику проходили в Новороссийске на затонувших в годы революции в Цемесской бухте кораблях. Тут были и боевые корабли, затопленные черноморскими матросами по приказу Владимира Ильича, чтобы не достались они немцам-оккупантам, и торговые пароходы, затонувшие при ураганном ветре норд-осте.
Трудно теперь вспомнить, кто из молодых водолазов сделал открытие, что камбалу можно было поймать голыми руками, кто первый вышел из воды с громадиной рыбиной в руках? Помню только, что все мы стали немедленно страстными и неутомимыми подводными охотниками. С пустыми руками никто не возвращался со дна. Мы в первые же два дня завалили нашего кока рыбой. На третий он взмолился, да и мы уже не могли больше ни кусочка проглотить.
Всё дело было в том, что камбала слишком полагалась на свою защитную окраску. Может быть, мелкие рыбёшки или рачки и не всегда замечали вовремя своего врага, слившегося окраской с донным песком, но мы замечали её сразу, если она находилась от водолаза на расстоянии двадцати — тридцати метров. Оставалось только подойти к рыбине, стараясь делать как можно меньше движений.
Последняя операция была совсем не трудной: мы наступали на притаившуюся рыбину тяжёлой подошвой и запускали затем пальцы под жабры. Гораздо труднее было подниматься с камбалой наверх. Ведь работали мы на большой глубине, почти на пятидесяти метрах от поверхности, а подняться сразу с такой глубины невозможно. Подниматься надо с выдержками. На последней «беседке» — это доска, укреплённая на двух верёвках, вроде детских качелей, — сидишь полтора-два часа. Над головой у тебя дно бота, ты до него рукой можешь дотянуться, а выйти нельзя, смертельно опасно, можно заболеть кессонной болезнью.
С пустыми руками сидеть трудно, а когда приходится ещё следить за тем, чтобы добыча из рук не
