– …злющий, – сказала она шутя. – Пытала меня за вас Марья Михайловна… креститься заставляла! Перевести меня вниз хотят. Катерина ей наболтала бо-знать чего, Марье Михайловне… «ломовик» ей все жалился, Катерине-то…
– Чего он мог жаловаться?
– Сами знаете…
Она вдруг подбежала сзади, обняла и поцеловала в лоб. Я отстранился. Она посмотрела с болью.
– Тетка подслушать может… – шепнул я ей, играя ее рукой.
Она выпорхнула из комнаты. Я представил ее «сорокой», в голубенькой матроске…
– На лестнице скрипит что-то… – шепнула Паша, заглядывая из коридора.
И пропала. На лестнице скрипело. Я раскрыл готовальню и вынул циркуль.
– Не спишь еще?… – пытливо спросила тетка.
– Поспишь тут, с чертовой геометрией!… Тысяча чертежей… – тыкал я циркулем, – концентрические окружности, сегменты, хорды, секторы, касательные!… Можно с ума сойти. И со всякими пустяками пристают.
– То-ня… – сокрушенно сказала тетка. – У меня болит сердце, за тебя. Поклянись, что у тебя… нет с ней…
– Чего у меня нет?! – с недоумением спросил я.
Она покачала головой, словно прощалась со мной навеки.
– И ты не знаешь, что я хочу сказать?…
– Не знаю…
– Ты… не знаешь?! – впивалась она глазами. – Неужели ты и в самом деле еще не знаешь?…
– Уверяю вас, не знаю. Объясните, пожалуйста…
– К Паше… ты
– А что же мне к ней чувствовать? – сказал я, глядя на потолок, словно решал задачу. – Я ее не ругаю… Только не люблю, когда она убирает на столе, путает мои тетрадки! Если бы у нас был лакей… Лакеи всегда понятливей.
– Ну, учи екзамены, Бог с тобой. Ты добрый мальчик. Она перекрестила меня и пошла к Пашиной каморке.
Минут через десять она ушла. Сейчас же вьюркнула Паша.
– Тоничка, Тоничка… вы знаете? что она мне сказала!… – фыркала Паша в руки, – сказала, что… – она перегнулась и замоталась в смехе, – сказала… что вы… младенчик!., ничево-шеньки-то не знает!…
Я только теперь увидел, что она опять в голубенькой матроске.
– Нравится вам, ка-кая?… – повертелась она «сорокой». – Я знаю, мужчины любят… все барышни пошили!
Она подошла так близко…
– Паша… – прошептал я, – ты, прямо… – вертелось в голове – «вакханка», но я сдержался, – прямо, весенняя…
Она протянула руки, и мы зацеловались.
– Опять любишь?… Никогда не разлюбишь?… Мой будешь…? – шептала она, целуясь.
Я ничего не слышал. Она метнулась. Я видел ее кудряшки, заломленный воротник матроски…
– Боюсь, еще подкрадется… – шепнула она от двери. – Ми-лый!…
Она поцеловала воздух и пропала.
Я долго не мог заснуть. Лежал и думал: «Но ведь я же люблю ее! это же преступно, – любить двоих?»… Но Паша совсем вакханка… Кажется, шептала… – «приду к тебе…» или – «можно прийти к тебе?…»
XXXVII
Приснилась Паша. Подошла к двери и открыла. Стоит, не входит. Она полураздета, в одеяле. Словно чего-то ждет. В коридоре совсем темно, и что-то там есть, опасное, – будто бы тетя Маша или кучер. Я показываю – иди скорей! Мне мучительно хочется, чтобы Паша скорей вошла – и сейчас же на ключ запремся. Но Паше, должно быть, стыдно. Одеяло на ней лоскутное. «Куплю ей одеяло, как у тетки, стеганное цветочками, розовое!» – подумал я. А Паша стоит и манит: скорей идите! Мне стыдно, что я раздетый, и захватывающе приятно, до щекотки, что Паша хочет войти ко мне… И я полетел, как птица. Такая радость!… Стоит ударить ногой, подпрыгнуть, – и вот я легко летаю, плыву, как воздушный шар. Полетел к Волокитину и сел у дома. Виден наш сад с березами. Хочется крикнуть Паше: «Смотри, летаю…!» – как вдруг выбегает Волокитин, в одной рубашке, и прямо бежит, где Паша. Я хочу полететь на помощь, но ноги мои увязли. А там – орут!… Волокитин орет ужасно. Это его бьет кучер?… Может совсем убить!… И я просыпаюсь в страхе.
Кто-то орет ужасно, звериным воем. Кричат голоса, свистки. Драка на улице?… За дверью кричала Паша:
– Тоничка, Тоничка!… Господи, убили кого-то там… в фортку слыхала, кричат – убили!…
«Конторщика убил кучер?!» – подумал я, и меня затрепало лихорадкой.
– Тоничка… я боюсь, пустите… ради Бога, Тоничка! Как я ее пущу… раздетый?
