Старики вышли, старательно закрыв за собой дверь. Как только Лаэрте остался один, он снял пиджак – было очень жарко. Юноша выглянул в окно и увидел всю улицу с ее будто покосившимися домами под темными крышами.
В доме на противоположной стороне негритянка, распевая, гладила белье. На широком карнизе углового дома трепыхался на ветру вырезанный из шелковой бумаги попугай. Внизу, на тротуаре, женщина пристраивала на голове кувшин с водой, подложив под него кружок. Разносчик выкрикивал на всю улицу:
– Дрова поленьями и чурками!
Несколько выше, там, где улица шла в гору, виднелась недавно побеленная стена. Чья-то таинственная рука намазала на ней сажей каракули. Всмотревшись в них, можно было с трудом прочесть:
Лаэрте еще продолжал улыбаться этому призыву, когда на улице показался какой-то разгневанный человек. Он потрясал тростью, словно угрожая своим таинственным врагам, и изрыгал проклятия. Это, несомненно, был домовладелец, которому принадлежала и стена. Следом за ним пришел работник с банкой извести и кистью и начал терпеливо закрашивать надпись.
Лаэрте отошел от окна, надел чистое белье, еще хранившее запах комода в родном доме, и спустился в столовую. Стол был уже накрыт; для гостя приготовили фасолевое туту[22] со шкварками, жареный рис и свежие яйца – специально для молодого барина служанка ходила за ними в курятник. Тетя Синьяра направилась в угол столовой, где стояла вода, зачерпнула ее ковшиком из кокосового ореха и налила в высокий хрустальный стакан, где вода казалась подсвеченной. Поставив на стол стакан, она уселась рядом с племянником, намереваясь поговорить с ним.
Дядя, собираясь уходить, пошел переодеваться и вскоре появился в черной накидке, накрахмаленных до блеска манжетах, воротничке и манишке. Было решено, что ко времени экзаменов Лаэрте повторит то, что учил у себя на фазенде. Надо надеяться, что все пойдет хорошо и он станет студентом.
Когда тетка вышла, чтобы распорядиться насчет кофе, сеньор Нунес отеческим тоном заметил:
– Сан-Пауло – почти столица: здесь к людям из общества предъявляются известные требования. В этой одежде ты выглядишь провинциалом. Я думаю, тебе следует сходить к моему портному Бургаду и заказать пару костюмов – один для парадных случаев, другой на каждый день… Скажи ему, что ты мой племянник, увидишь, как он тебя примет. Рядом с Бургадом магазин «Элегантная обувь»; не забудь, что важно хорошо обуваться. Полагаю, неплохо пройтись бритвой по твоему подбородку и срезать эти длинные волоски, похожие на паучьи лапы. Отец тебе уже разрешает бриться?
Лаэрте рассмеялся.
– А денежки на карманные расходы у тебя есть?
Племянник объяснил, что у него кое-что осталось от путешествия, а в конце каждого месяца он будет получать определенную сумму. Дядя, казалось, даже позавидовал юноше, который только вступает в жизнь.
Немного погодя Лаэрте вышел познакомиться с городом. Проходя мимо выбеленной стены, он увидел, что намалеванная сажей надпись уже замазана. Домовладелец, который никак не мог успокоиться, продолжал угрожать призракам тростью и кричать на всю улицу:
– Я уничтожу этого мошенника! Только бы мне поймать его!
На следующей неделе Лаэрте выглядел уже по-иному. Одетый с некоторой изысканностью, в шляпе с небольшими загнутыми полями, в темном фраке, застегнутом только на одну пуговицу, в парусиновом жилете, с широким галстуком из черного шелка, в длинных светлых брюках со штрипками, в ботинках с пряжками, он старался приобщиться к жизни Сан-Пауло. Каждое утро с книгами под мышкой, покуривая сигарету, он весело выходил из дому, прочитывал новости в газетах, вывешенных на стене, и не спеша направлялся к себе на курсы. Вскоре он стал узнавать компанию бишо,[23] которых встречал повсюду: в театре Сан-Жозе, в кафе «Америка» (оно было открыто всю ночь, причем входные двери даже сняли за ненадобностью) и на главных улицах города.
С подготовительных курсов он возвращался домой к завтраку. Перекинувшись несколькими словами с дядей и теткой, брал книгу и отправлялся на красивую террасу позади дома. Там усаживался на широкую плетеную кушетку и, прислонив книгу к железной решетке, погружался в занятия. В погожий день он уходил в глубину двора, где росло несколько банановых деревьев, и там, усевшись на доску, которая заменяла скамейку, принимался за французскую грамматику и произведения бразильской классической литературы.
Так приятно и безмятежно протекали дни. Город в самом деле был очарователен. Хотя Лаэрте накануне отъезда с полной искренностью обещал матери писать, он даже не вспоминал ни о фазенде, ни о семье, ни о бедном Салустио… Однажды, когда по какой-то ассоциации он все же вспомнил о своем друге детства, ему показался смешным пыл, с которым он защищал молодого негра, когда того перевели в зензалу, где господствовала жестокая плетка Симона. Все это осталось там, далеко, и потеряло в его жизни всякое значение. С глаз долой – из сердца вон.
Лаэрте уже совершенно освоился в Сан-Пауло, где к тому времени насчитывалось пятьдесят тысяч жителей; ему стали близки улицы и площади города.
Как-то в ясный, безоблачный воскресный день он после обеда вышел из дому и направился к площади Кармо. Там между церковью и казармой находился пустырь, где мальчишки играли в петеку.[24]
Он дошел до оврага, которым заканчивался пустырь, и стал смотреть вдаль на нежащиеся под мягкими лучами солнца луга, за которыми поблескивали воды реки. Он увидел газгольдер, который в отдалении показался ему меньше, чем был на самом деле, и пыльную дорогу в Браз, на которой мелькали человеческие фигурки. Его ввел в искушение вид острова Любви, где угадывались парочки, прогуливавшиеся в тени деревьев. Он решил отправиться туда.
По каменной лестнице Лаэрте спустился вниз. В гору с трудом поднимался шарабан; лошадь то и дело оступалась на каменистой дороге. И тогда он вспомнил об извозчике Касапаве, который так грубо с ним обошелся. Он еще сведет с ним счеты…
Через несколько шагов Лаэрте остановился, привлеченный необычайным зрелищем. К одному из домов сбежались мальчишки. Из окна кто-то обстреливал улицу глиняными шариками. Видимо, у входа происходила схватка. Лаэрте пришлось укрыться в дверях соседней лавчонки. Там старая негритянка в большой соломенной шляпе, вынув изо рта трубку и сплюнув на целую брасу, рассказала юноше, в чем дело. Оказывается, это зрелище повторялось довольно часто…
