обязан отказаться от наслаждения в интересах вида?
Дидро
Г-жа Тербуш. Похоже на то.
Дидро
Г-жа Тербуш. Потому что в этом случае получается не одна мораль, а две. Мораль индивида и мораль вида. И между ними нет ничего общего.
Дидро
Смотрит на свои листки и начинает со вздохом зачеркивать то, что только что написал. Затем смотрит на г-жу Тербуш. Она ему улыбается. Показывает картину, которую держит в руках.
Г-жа Тербуш. Что это за холодное мясо, рыба, кости?
Дидро. Натюрморт Шардена.
Г-жа Тербуш. Шардена?
Дидро. Это художник, в которого я очень верю.
Г-жа Тербуш
Г-жа Тербуш. Вы будете моим вторым философом.
Дидро. Вот как?
Г-жа Тербуш. Я сделала портрет Вольтера.
Дидро. Вольтера? И… только портрет?
Г-жа Тербуш. Нет. Я изучила сюжет вплотную.
Дидро
Г-жа Тербуш. Это не любовник, а снеговик. Стоит за него взяться, как он тает в руках.
Смеются. Дидро с явным удовольствием воспринимает весть о неудаче Вольтера. Откладывает перо.
Дидро. О, я не строю иллюзий. Я не оставлю великого имени в истории.
Г-жа Тербуш. Почему?
Дидро. Потому что в постели я проворнее, чем за письменным столом.
Ими вновь овладевает желание. Он оборачивается и целует ее в шею, а затем покрывает поцелуями ее плечи.
Дидро. Я чувствую, что вы опять поможете мне справиться с задачей.
Г-жа Тербуш. Что вы намерены делать? Я о вашей дочери.
Дидро. Дансени к ней не притронется. Он даже не взглянет в ее сторону.
Г-жа Тербуш. Она так прекрасна, что сможет распалить даже семинариста…
Дидро. Только не Дансени.
Г-жа Тербуш. Почему вы так уверены? Говорят, у него есть любовницы.
Дидро. Он сам это говорит.
Г-жа Тербуш. Он?
Дидро. Это настоящий козел. Зато он никому не делает детей, которые остаются без отца.
Г-жа Тербуш. Какая мерзость.
Дидро. Бросьте! Это менее глупо, чем онанизм. Раз уж речь идет о простой похоти, лучше, чтобы удовольствие получили двое, чем один. Человек делится с ближним. Когда Дансени встречается со своим дружком или дружками, он попросту предается альтруистической мастурбации.
Г-жа Тербуш. Однако!
Дидро. Я не усматриваю ни извращенности, ни порока на индивидуальном уровне, если только нет вреда для здоровья. Преступны лишь те действия, которые причиняют телу страдание.
Г-жа Тербуш
Они смеются и удобно устраиваются на софе. В дверь яростно стучат.
Сцена пятнадцатая
Баронне. Сударь…
Дидро. Баронне, прежде чем войти, следует постучать.
Баронне. Я, сударь, так и сделал.
Дидро. Значит, надо дождаться ответа. Где тебя воспитывали? В притоне?
Баронне. Дело в том, сударь, что мне совершенно необходимо забрать вашу статью. Ее ведь еще должны набрать в типографии.
Дидро резко выпускает из своих объятий г-жу Тербуш и садится за письменный стол.
Дидро. Разумеется. Простите меня, дорогая, мне надо ускорить это дело.
Он берет лист, смотрит на него: там все перечеркнуто. Баронне глядит на Дидро с восхищением.
Баронне. Ах, господин Дидро, для вас нет ничего невозможного! Я был уверен, что вы состряпаете это за несколько минут.
Дидро
Баронне
Дидро. О, что до совершенства, то мы с ним давно уже живем врозь. Нет, малыш, дай мне еще Десять минут, и я закончу статью.
Баронне. Хорошо, сударь.
Дидро. Десять минут… конечно…
Г-жа Тербуш. Что? Между нами еще ничего не было, а мне уже приходится вас ждать?
Дидро. Прошу вас…
Г-жа Тербуш. Это уже слишком. Ну ладно. Ради философии. Я даже согласна вернуться в прихожую и снова полюбоваться картинами, чтобы не отвлекать вас. Последний раз беру в любовники литератора.
Она выходит. В последний момент прихватывает картину Шардена, которую принесла прежде, и тщательно прикрывает за собой дверь.
Дидро
Сцена шестнадцатая
М-ль Гольбах. Я вам мешаю?
Дидро. Да. То есть…
М-ль Гольбах. Вы даже не догадываетесь, насколько вы правы: этот павильон — моя бывшая комната для игр.
Он пытается писать и не отвечает. Она приподнимает ткань, которой завешен портрет, и смотрит на него с изумлением.
М-ль Гольбах. Это вы?
Дидро. А что, разве не похоже?