ощущалось только одно: действовать бесполезно, надо продолжать пассивно ждать.
Однажды, приступив к утреннему омовению, я заметил на ступне три темные точки.
— Это бородавки, сын.
— У меня их никогда не было!
— Бородавки часто возникают тогда, когда кого-нибудь проводишь в землю.
— От гробов? От трупов?
— Нет.
— Как бы то ни было, но я никого не провожал в землю…
— Эмоциональный шок, сынок. Я прибег к метафоре, чтобы подсказать тебе, что бородавки рождаются от огорчений.
— Понял! Значит, у меня травма, да?
— Бородавки — это цветы, которыми прорастает на коже человека измученная душа.
Он взял мою ногу, поправил очки и осмотрел три пятна в форме лютика.
— Есть два способа их уничтожить: либо втирать настой лимона на белом уксусе, либо дать им имя.
— Я выбираю первый рецепт. Не понимаю, как можно звать бородавки по имени…
— Однако такое средство тоже действует. У меня был друг, который маялся со своей бородавкой десять лет подряд, — бородавка была прочная, цепкая, упорная, ни соскребание, ни настои не могли ее извести. Однажды он назвал ее Фатимой, и она исчезла.
Фатима, его мать, была настоящей мегерой, она мучила его так, что он не признавался в этом даже самому себе. Как только угадаешь настоящее имя бородавки, то имя, что объясняет ее происхождение, ты сотрешь ее.
— С тобой так уже было?
— Да.
Он покраснел, понизил голос:
— У меня выросла бородавка в первые два года после свадьбы с твоей матерью.
— Ты догадался, как ее назвать?
— Да.
— И как же?
— Саад, плоть от плоти моей, кровь от крови моей, обещаешь ли ты мне хранить тайну?
— Клянусь головой.
— Моя бородавка звалась Мириам. Девушка, которую я хотел взять в жены. До твоей матери.
— До того?
Он стал пунцовым и пробормотал, отведя глаза:
— Почти.
Я принял его откровение с растроганной улыбкой, потом начал думать: как же зовутся мои бородавки?
— Папа, у бородавок всегда женские имена?
— У мужских бородавок — довольно часто. Но не зацикливайся на этом, есть бородавки по имени Угрызение совести, Опиум или Двойной виски.
Таким образом, я таскал с собой три бородавки. Что же они означали? По части огорчений выбор у меня был широкий… Мир? Свобода? Будущее? Любовь? Дети? Учеба? Работа? Мне все теперь казалось проблемой. Заниматься самоанализом было слишком тоскливо, и я попросил мать приготовить мне притирание из уксуса с лимоном.
Мы могли приспособиться к хаосу — привыкли же мы к диктатуре. Да, мы бы старались продержаться, выжить, если бы хаос, пусть даже повседневный, обходил нас стороной. Но однажды, в июне 2003 года, хаос вторгся в семью Саад.
Как рассказать о трагедии? Я просто дам изложение событий, протокол — без пафоса, без эмоций, перечислив их в том неумолимом порядке, в котором они легли.
В начале дня 12 июня 2003 года было решено, что мужчины — мы с отцом — отправятся на рынок, и эта перспектива казалась тем более привлекательной, что позволяла застать на рабочем месте мужей двух моих младших сестер, ибо один из них торговал табаком, а другой охранял вход в посудную лавку.
Сидя на террасе кафе, мы добрый час болтали с зятьями, наслаждаясь теплом, еще не таким изнурительным, каким оно станет летом — до пятидесяти градусов.
— Сыновья мои, нам так хорошо в мужском кругу, что мы забыли о задании, доверенном нам женщинами: наполнить корзинки.
В этот момент какой-то человек, быстро расталкивая прохожих, бросился бежать сквозь толпу.
— Опять воришка убегает! — воскликнул я.
Мой зять, охранник магазина, тут же проворно вскочил на ноги.
— Только бы он бежал не от моего хозяина!
И обеспокоенно нырнул в гущу людей.
— Я помогу, — предложил второй зять и отправился за ним.
Мы смотрели, как они нагоняют беглеца, который вел себя странно, скорее как безумец, чем как вор: бег его — то вправо, то влево — не имел четкого направления, а сам он громко смеялся, выпучив красные белки, и странно размахивал руками в просторной джеллабе.
Внезапно, когда мои зятья почти его нагнали, вор замер, взглянул на небо, закинул голову и зарычал.
Белая вспышка.
Хлопок.
Взрыв.
Земля задрожала. Колонны, у которых мы стояли, затряслись. Теряя равновесие, отец стал падать мне под ноги, и я подхватил его, он чуть не ударился головой об асфальт.
Пока я поднимал его, толпу охватила паника. Отовсюду неслись отчаянные крики. Удивления. Паники. Боли.
Это взорвалась бомба.
Тот, кого мы приняли за беглого вора, был террористом-смертником. Под джеллабой у него был пояс со взрывчаткой, и он запустил взрывное устройство посреди рынка.
— Мои зятья! — застонал отец.
Я влез на стол, пытаясь увидеть, что происходит. Вокруг места, где террорист покончил с собой, виднелось месиво плоти и крови. Инстинктивно я отвернулся.
— Я не знаю.
— Что?
— Не знаю, папа. Это ужасно.
— Надо позвать на помощь!
Со всех ног мы бросились из кафе на широкую улицу.
— Иди налево, — решил отец, — перед резиденцией иногда стоят машины «скорой помощи». А я пойду направо, скажу американцам.
И папа устремился к отряду солдат.
Что пришло ему в голову? Почему он стал кричать по-арабски, а не по-английски? Почему не послушался предостережений, когда они запретили ему подходить ближе? Я думаю, он был не в себе, думал только о том, как спасти людей, даже не отдавал себе отчет в том, что говорит на непонятном им языке.
Он бросился к ним с криком, голос его срывался, он задыхался от волнения, воздев руки, вытаращив глаза. Он дышал так шумно, что не слышал приказа остановиться, он спешил и не видел, как солдат взял его на прицел. Он так боялся за раненых, что не сообразил, что техасцы, затерянные в безумном Багдаде, перепуганные взрывом, ежесекундно боящиеся нового камикадзе, воспримут его как террориста. И потому несся к ним, не обращая внимания на окрики и предупреждения.
Вот. Я с болью почувствовал, что произойдет, и это произошло.
Раздались выстрелы.
