знаю, как все случилось. - Я разозлился и вскочил. Стул опрокинулся. Упершись кулаками о стол, я наклонился вперед, чтобы бросить им свое обвинение. - Мне не поверили потому, что не нашли настоящего убийцу!
- Прошу без ненужных сцен, - предупредил майор. Шефер успокаивающе взял меня за локоть. Прокурор не без интереса поглядывал на меня, выжидая, пока я успокоюсь.
- Да, вы все отрицали. Теперь вы полагаете даже, что мы чуть ли не обошли закон, лишь бы только вынести приговор - пусть и невиновному. Это самый тяжкий упрек, который можно бросить юристу.
- Извините, - смущенно пробормотал я и поставил стул на ножки.
- Но дело от этого не сдвинулось. - Гартвиг полистал в папке. - Прежде вы сами признавали - рассудком! - неоспоримость веских улик, но в душе не соглашались с доказанным. Пожалуйста, у нас есть время. Я перечислю вам улики, а вы уж судите сами. Во-первых…
- Не стоит, господин прокурор.
- Стоит. Итак, во-первых: вы любили Улу Мадер. Ее отец внезапно воспротивился и натравил на вас собаку, когда вы не пожелали уйти с его двора. Во-вторых: вы напились, встретили у трактира Мадера. Между вами разгорелась ссора, чуть не до драки. Мадер поносил ваше семейство, грозил разоблачением каких-то бесчестных поступков. Кстати, вы умолчали о содержании вашего спора. Мы узнали о нем лишь от свидетелей. В-третьих: вы отправились вдвоем с Мадером в лес. Там ваша ссора перешла врукопашную. Нож, которым был убит Мадер, принадлежит вам. Поначалу вы этот факт отрицали, но позднее, когда у вас не осталось выхода, признались, что потеряли его. Вы даже допустили, чтобы подозрение пало из-за этого на вашего отца и вашего брата. Но оба они в момент убийства находились дома. Несомненное алиби. В- четвертых: вместо того чтобы сразу известить полицию, вы спрятались в своей комнате. Если бы ищейка не взяла ваш след, оперативной группе добавилось бы немало хлопот. В-пятых: вы показали, что у Мадера было при себе какое-то письмо. Позднее, когда в его одежде мы ничего не обнаружили, вы сделали поправку и заявили, что он только похлопал себя по нагрудному карману и упомянул о письме. И в-шестых: наряду со всеми положительными чертами вашего характера, о которых нам сообщили, проявились и две плохие: вспыльчивость и склонность ко всяким выходкам. Ваши бывшие товарищи и начальники по службе в Народной армии также подтверждают это. В их отзыве о вас, кроме всего прочего, сказано: «Иногда он умалчивает о фактах, которых стыдится и которых сам еще не осознал, да и в этом случае не всегда придерживается правды». Противопоставить этому вы можете лишь сомнения судебных медиков, которые заслуживали бы внимания, если бы преступление было совершено так, как вы его изображаете. Кроме того, имеются положительные характеристики от воинской части, общинного комитета по охране порядка, где удостоверяется, что вы трудолюбивы, энергичны, отзывчивы, хотя порой бываете недисциплинированны и упрямы… Вот и все. Теперь судите, прошу.
- Чего тут судить! Я же сам давно понял, что иного решения быть не могло. Потому не подал кассации и бежал, потому все понимаю и отказываюсь понимать. Ведь я должен защищаться!
- Вы собирались жениться на Уле Мадер?
- Да.
- Почему же вы ей… ну, скажем, порекомендовали выходить за вашего брата Фрица?
- Спросите у надзирателя, который был тогда с нами: я ни слова не говорил об этом.
- Да? - Гартвиг мельком взглянул на меня и задумался. Мой ответ не удивил его. Он уже наверняка все разузнал у надзирателя.
Наступило молчание. Прокурор опять принялся читать в папке, лежавшей перед ним. Наконец он поднял голову.
- Видите ли, объективные факты заставили нас сделать один-единственный вывод: виновен. Не только в убийстве по неосторожности: Нет, было даже подозрение в прямом умысле. Я требовал наказания в соответствии со своим убеждением. Того же мнения были и мои коллеги. Но ваши постоянные заверения в невиновности, особенно после вступления в силу приговора, не давали нам покоя. Мне захотелось выяснить, что за этим кроется. У меня возникла лишь какая-то смутная догадка, не более, но я посоветовался с коллегами из комиссии по расследованию убийств и в конце концов вернул дело на доследование. Вот результат нашей дальнейшей работы: мы установили, что в ночь убийства из лесу вышли, кроме вас, еще два человека. Далее, нам стало известно, что существует человек, который грозил убить Мадера. И этот человек во время убийства находился где-то в пути. Алиби у него нет. - Прокурор сделал паузу, полистал в папке, затем неожиданно спросил: - Кстати, вы знаете некоего Герберта Циглера?
- Да.
- А некую Соню Яшке?
- Жену Вернера Яшке? Их двор наискосок от мадеровского.
- До того как мы о них узнали, они по своей инициативе явились дать свидетельские показания. Это те самые люди, которые вышли из леса. Оба ходили туда, ну, скажем, прогуляться. Они стояли на опушке и успели спрятаться, когда вы с Мадером шли мимо. Было очень темно. А примерно в пяти шагах за вами крался еще один человек! Оба его заметили.
До меня не сразу дошло значение сказанного, сообщение Гартвига застало меня врасплох. Наконец мой рассудок переварил это. Я вскочил и чуть не навалился грудью на стол, заглядывая Гартвигу в лицо.
- Но почему…
- Почему? Н-да. Оба состояли в связи, которую скрывали от своих благоверных. Думайте о них, как хотите, но, во всяком случае, я считаю честным то, что они набрались мужества и выступили свидетелями, чтобы помочь вам. Это существенно облегчило нам работу.
- Мадера убил другой! Кто? - Я все еще стоял, наклонившись над столом, не в силах оторвать взгляда от прокурора.
- Кто, мы не знаем. Может быть, он и совершил преступление, я говорю - может быть, если поверить вашим показаниям, учесть сомнения медицинской экспертизы и принять во внимание новые факты.
- Тогда… тогда… вы поверите, что я… не убивал Мадера?
Гартвиг чуть улыбнулся.
- Вера не играет тут никакой роли. Выпали несколько решающих звеньев из цепи улик. А разорванная цепь ничего не стоит. Это значит - доказательств не хватает. Факты вызывают серьезные сомнения и указывают на иные версии. В уголовно-процессуальном праве существует принцип: в случае сомнения решать в пользу обвиняемого. Таково реальное положение дел.
- Я не понял.
- Это значит: по указанию прокурора республики возбуждено ходатайство о новом расследовании вашего дела. Мы всецело одобряем это решение… Ну, а кроме того, есть такой младший лейтенант Шефер, который - как в служебном порядке, так и вне службы - выдвигал все больше и больше сомнений в правильности приговора, хотя ни одного аргументированного доказательства привести не мог.
Прокурор Гартвиг, майор и младший лейтенант смотрели на меня спокойно и, пожалуй, даже благосклонно, будто ничего не случилось. Для меня же рушились тюремные стены, ломались решетки, выдергивались дверные засовы. Будет новое расследование! Появились факты, оправдывающие меня; и добыли их уголовная полиция и прокуратура, к которым я до сих пор испытывал недоверие…
Я но мог унять дрожи в руках. Мне захотелось сказать что-то, пролепетать, может быть, слова благодарности, но я не мог челюсти разжать. Закружилась голова. Было тяжело дышать, как после долгого напряженного бега. «Только бы не раскиснуть, - подумал я. - Ведь у меня счастья такого еще никогда не было». Я рухнул на стул. Смотрел перед собой и ничего не соображал.
- Суд принял ваше дело для пересмотра. Я дал санкцию приостановить действие приговора до слушания нового дела. Завтра вас освободят.
Горячая волна пробежала по всему телу, я машинально кивнул; казалось, что все это происходит не со мной, а с кем-то другим. Потом вдруг вспомнил, что ведь завтра сочельник и меня как раз выпустят, я приеду в Рабенхайн, обниму мать, отца. А Фриц? Ах, утрясется, не надо быть мелочным.
Вот вылупят глаза охочие до сенсаций односельчане! На сей раз торжествовать буду я. Придется им изменить свое мнение обо мне, поймут, что я не виноват. Правда, я почувствовал некоторую робость при мысли о встрече с односельчанами, но эта робость тут же исчезла, как только я взглянул в окно и увидел за решеткой кружащиеся снежинки. Завтра я смогу ловить их и идти куда хочу. Завтра, завтра, завтра… А Ула?
