основной тон, но крестьяне угадали его желание, поднатужились и пропели хвалу чуду Рождественской ночи.
Какое это было зрелище! Когда голоса набрали силу, глаза прихожан просияли истинно Рождественским светом. Кровь в жилах закипела и радостно затукала в продолговатых черепах. Вся толстогубая паства в один голос пела и славила, а грубые, мосластые руки увлажнились и стали нежными, как драгоценный бархат.
Тут церковный распев был оборван леденящим душу криком. Всем показалось, что это вопль женщины, по крик вырвался из груди Элиаса Альдера, раздувавшего мехи. «Пожар!» — полоснуло слух каждого. Орган взревел и резко умолк. На возвышении показалось пепельно-бледное лицо Элиаса, и горло мальчика дрожало, исторгая тот хрупкий голос, который был у него в детстве: «Эльзбет! Эльзбет горит!» Он знал, что девочка лежала в лихорадке и не вставала в тот день с постели.
Потом все увидели зарево Первого пожара. Витражные окна с восточной стороны налились ярким светом. Огненный ангел шел по деревне. Стихшему было ветру он повелел тотчас лее взъяриться, взять свой рог и, раздув тугие щеки, просвистать каждую щель в том гумне, где смертельно обиженный ребенок поджег охапку сена. И повелел ангел бушевать ветру до тех пор, покуда не сгорит дотла северный край деревни вплоть до каждой травинки на самом верхнем огороде и выгоне. Ибо всему эшбергскому племени хотел он внушить, что Бог не желает видеть здесь человека.
Створки дверей на двенадцати петлях долго не открывались. Люди с криком рвались наружу и образовали затор, с чудовищной силой напирая на двери. Когда чья-то мощная рука нащупала наконец щеколду, двери мгновенно распахнулись. Но тот, кто этому способствовал, взревел от боли: рука была искалечена и изодрана гвоздями. Дерущаяся, измятая, вопящая толпа выкатилась наружу. В храме осталась лишь одна женщина — ее маленький ребенок с растоптанным личиком лежал на полу из плит песчаника. Женщина дико вращала зрачками и хохотала: из разбитого черепа младенца сочился мозг. Женщина подымала с пола зубки и целовала их, точно это были самые драгоценные жемчужины на свете.
Боль и ужас этой ночи не поддаются описанию. Мы должны последовать за нашим героем и не можем сопровождать всех прихожан, смягчая их горе слабой надеждой, когда взору их откроются пожираемые огнем дома и надворные постройки со всей живностью и всем имуществом.
Усадьба Нульфа Альдера с воем пылала. Огонь лизал уже верхушки согнувшихся под ветром фруктовых деревьев, горела даже трава вокруг усадьбы. Подобраться к окнам жилых помещений казалось делом невозможным: жар, исходящий от дома, был так нестерпим, что уже у ограды дышалось с трудом. Элиас силился расслышать крик девочки, но не услышал даже тихого плача. В тот момент, когда Нульф Альдер, осыпая Творца глумливыми проклятиями, выдирал доски из восточной стены хлева, чтобы спасти хоть какую-нибудь животину, Нульфиха вцепилась ему в волосы, заклиная всеми святыми, умоляла спасти из огня дочку. Нульф сбил жену с ног, выломал еще одну доску, заглянул в хлев, и тут его вырвало: внутри стоял смрад сгоревшего мяса.
Тем временем Элиас уже приставил лестницу к южной стороне дома. Он припал ничком к еще не тронутой крыше и принялся голыми руками отдирать кровельную щепу от досок. Руки кровоточили, натыкаясь на ржавые гвозди, но он не чувствовал боли. Он начал выламывать ногами доски кровли, покуда не образовалась дыра, скользнул в нее и, к счастью, упал на груду кукурузных початков, разложенных на полу для просушки. Вдруг он услышал глуховатый кашель. Элиас зажмурил глаза и стал напряженно прислушиваться. По шипению и треску горящего дерева он догадался, в каком направлении движется огонь, и быстро сообразил, какие части дома охвачены пожаром. Девочку он нашел в задымленной комнате. Малютка забилась под кровать и лежала там с испуганными глазами, вцепившись зубами в тряпичную куклу. Он вытащил девочку, потянув за слабую ручонку, поставил ее на ноги и прижал к себе…
И тут сердце Эльзбет оказалось рядом с его сердцем, и удары их слились. И тогда Йоханнес Элиас Альдер исторг такой мощный и такой печальный вопль, будто в полном сознании ему привелось быть настигнутым смертью. Этот крик мгновенно лишил девочку чувств, и она бессильно приникла к телу подростка. Так сбылось предзнаменование, которое он пятилетним ребенком услышал на берегу ручья, уловив стук сердца еще не родившегося существа. Этой неописуемо страшной ночью Йоханнес Элиас Альдер влюбился в свою кузину Эльзбет Альдер. Ему дано было влюбиться, ибо Господь еще долго не выпускал его из рук своих.
А в маленьком ущелье, именуемом Петрифельс, в ложбинке таится Петер, раненый детеныш человеческий. Отблески огня играют на его засаленных волосах. В вытаращенных от удивления глазах отражается объятый пламенем северный край деревни. Рот у мальчика разинут, губы пересохли. Он крепко держит в руке трутовик и больше не хочет выпускать его. Петер считает дворы: пять, шесть, дом Даниеля Лампартера и Маттэ Альдера тоже, и шлюхин дом, и дальше тоже горят. Вот и настал час его мести. Нет, на колени его не поставят и каяться в краже он не будет. А в глазах сверкают отблески горящей деревни, и они увлажняются от злорадства, и мальчик утирает слезы своей искалеченной рукой и начинает молиться, кротко твердя свою просьбу о том, чтобы отец подох. И вот ломающимся голосом Петер запел, все громче и громче: «Уважаемый родитель, вы должны подохнуть!»
Всю ночь и половину следующего дня не унимался Первый пожар. А трава в округе горела еще дольше. Огромная низкая туча наползла на Эшберг, и тут все окрасилось светом, какого еще никто не видывал. Земля словно зажгла небо. К зардевшейся туче поднимались столбы дыма, дотлевали, время от времени вспыхивая вновь, стволы деревьев. Пятнадцать дворов сгорело дотла. Погибло двое прикованных к постели стариков. И четверо малышей, включая и растоптанного в церкви. Сгорело около ста голов крупного и мелкого скота. Огонь не пощадил и многих из тех, кто пытался спасти свой скарб. Вся северная половина деревни превратилась в пепелище. Ущерб, нанесенный лесу и посевам, описать невозможно. Сгорело все, что способно гореть.
Тот, кому довелось просто видеть этот пожар, уже хлебнул горя. Не говоря уже о том, что на многие мили вокруг все трещало и корежилось в языках пламени, что повсюду раздавались крики и стоны, на страшную смерть были обречены и бессловесные создания. Огонь выгнал лесное зверье к самому обрыву, путь назад был отрезан. Целое стадо ланей бросилось в пропасть. На пушных зверях с шипением загоралась шкура, дымясь и сгорая заживо, они, обезумев, кружились на месте. Птицы с опаленными крыльями падали на горящую землю, поскольку жар поистине достигал небес: потоки раскаленного воздуха поднимались более чем на милю.
И чуть позже, когда Элиас, ступая по январскому снегу, неслышными звуками пытался докричаться до лесных животных, ни одно из них не показалось на белом с черными головешками деревьев горизонте. Ни лань но имени Рези, ни барсук Вунибальд, ни рыжий лисенок Липе, ни хорек Зебальд, ни надутый снегирь.
Из всех строений на северной стороне остался лишь один маленький домишко. Увы! Нужно добавить, что это было жилище резчика Романа Лампартера по прозвищу Большейчастью.
Строения же южной половины Эшберга стояли как ни в чем не бывало. Здесь ни в малейшей степени не пострадали ни церквушка, ни чья-либо усадьба, ни единая щепка на гонтовой крыше. Это подогревало злобу жителей северной стороны, а когда они усматривали в чем-то несправедливость, то обычно приходили в слепую ярость.
В Рождество восемь семейств увязывали свой скудный скарб и, проливая слезы, покидали родной Эшберг. По руслу Эммера ушли они вниз, к долине Рейна, где со временем либо принимались попрошайничать, либо до конца дней своих батрачили ради куска хлеба, возделывая чужую землю. Среди них оказались Хайнц и Хайнциха, а также семья альдеровской Сороки. Мы навсегда расходимся в нашем повествовании с этими людьми и связанными с ними историями.
