Под утро первого октября мне приснился дурацкий сон.
Снюсь это себе я, до пояса раздетый и сидящий в таком неподобающем виде в Ленинской комнате.
За моей спиной, облачённый в солдатское нижнее бельё и кирзовые сапоги, сидит начальник штаба полигона генерал-майор Грабовский. Боевой генерал, вооружённый иголкой и разноцветными чернилами, выкалывает на моей спине огромную татуировку. Я не вижу её, но почему-то знаю, что состоит она из батальных сцен, в которых я езжу на танке, прыгаю с парашютом, беру «языка» во вражеском тылу, катапультируюсь со сверхзвукового самолёта, словом, совершаю разнообразные героические подвиги.
Я поворачиваю голову назад, мы с генералом встречаемся глазами, и смущенный начштаба начинает часто моргать и заискивающе улыбаться. Мне становится неприятно, и я увожу взгляд в сторону.
И тут же замечаю начальника политотдела генерал-лейтенанта Борзых, стоящего с утюгом в руках у гладильной доски. Главный идеолог города Приозёрска раскладывает на доске мои парадные брюки, набирает в рот воду, с пукающим звуком разбрызгивает её, плюёт на утюг и начинает глажку.
Я опять отворачиваюсь и прямо по курсу вижу фигуру третьего генерала — командира полигона генерал-полковника Сергиенко. Седой командир сидит в таких же, как и его коллеги, солдатских кальсонах, и пришивает погон к моему кителю. От натуги он высунул язык, а изо рта у него свисает нитка.
Вероятно, почувствовав мой взгляд, он пугается, делает резкое движение, колет себя иголкой в мизинец и автоматически засовывает палец в рот.
И тут я вскакиваю и ору мерзким командным голосом:
— Сорок уколов против бешенства!
Испуганный генерал становится по стойке «смирно», «ест» меня глазами и чётко по-солдатски отвечает:
— Благодарю, товарищ рядовой! Вы фактически спасли мне жизнь!
Я командую:
— Вольно, салага! — и выхожу в коридор.
И что же я там вижу? Я вижу мой собственный, огромных размеров, портрет, и рядом с ним золотую тиснёную надпись:
Я, конечно, сначала обалдеваю, но постепенно прихожу в себя, расплываюсь в улыбке и с любовью вглядываюсь в знакомые черты.
Затем в моих сновидениях происходит временной сдвиг, и медленно начинает проявляться следующая картинка.
Туалет. Я отхожу от писсуара, застёгивая на ходу ширинку. Прямо на меня движется, — кто бы вы думали? Министр обороны СССР Маршал Советского Союза Устинов. Как родному, протягивает мне Дмитрий Фёдорович руку, а я, наоборот, прячу свою за спину и обращаюсь к нему с такими словами:
— Я вас, конечно, уважаю, но руки не подам. Но не в том смысле, что вы подумали, а просто не помыл её после туалета.
Дмитрий Фёдорович, мотыляя головой из стороны в сторону, хватает мою нечистую ладошку, долго её трясёт и приговаривает:
— Это даже лучше, товарищ рядовой! Это такая честь, такая великая честь для старого солдата! После вашего рукопожатия я, может, и свою руку мыть не буду, долго не буду мыть! Как говорится, руки не поднимутся!
После этого эпизода в моём сне опять возникают помехи, а когда они рассеиваются, я оказываюсь стоящим на трибуне в центре нашего гарнизонного плаца. Слева и справа от меня выстроен почётный караул, состоящий сплошь из генералов и адмиралов.
На ступеньках перед трибуной возятся какие-то пожилые люди. Я вглядываюсь в них и не верю собственным глазам: отталкивая друг друга локоточками и пиная ножками, на лестницу поднимаются Члены Политбюро ЦК КПСС.
Мне становится смешно, но я проникаюсь серьёзностью момента.
Снизу раздаётся истошный вопль:
— Пропустите меня к нему! Я хочу видеть этого человека! — и я вижу, как, орудуя кулаками, по ступенькам несётся Председатель КГБ СССР Юрий Владимирович Андропов. Однако прорваться ему не удаётся, так как путь его преграждают идеологи коммунистического движения Суслов с Пономарёвым. Суслов кричит:
— Куда прёшь, как танк?! Мы тут все секретари ЦК! А я, например, ещё с ночи очередь занял!
Посрамлённый Андропов возвращается в хвост очереди, и я слышу внизу его голос:
— Кто крайний? Ты, Константин? Я за тобой буду.
Я чувствую, что вот-вот расхохочусь, и кусаю себя за палец.
И вдруг буквально в метре от меня нарисовывается до боли знакомая каждому советскому человеку физиономия «дорогого и любимого» генсека товарища Леонида Ильича Брежнева. Своим неповторимым величественным тембром он говорит:
— Участники войны без очереди, — и подходит ко мне вплотную. Я окаменеваю, а Леонид Ильич, смущаясь, как девушка, продолжает:
— Разрешите поцеловать в губы выдающегося русского воина-богатыря?
В угрожающей близости я вижу его морщинистое лицо, его косматые чёрные брови, его старческий причмокивающий рот. Генеральный Секретарь берёт меня за плечи и с неожиданной силой притягивает к себе.
В ту же секунду у меня в руках почему-то оказывается… подушка. Я прикрываюсь ею, но какая-то третья сила оттаскивает подушку в сторону…
…и надо мною зависает голова дежурного по роте младшего сержанта Володи Петрова. Он глядит на меня ошалелыми глазами и шепчет:
— Ты чё, сдурел? Чё ты во сне ржёшь?
Как только я понял, что все эти страсти мне приснились, я расхохотался в полный голос и прикрыл лицо подушкой, чтобы не разбудить соседей по кубрику. Но подушка не помогла.
Бойцы проснулись и потребовали объяснений. По свежим следам я пересказал им свой сон. Они хохотали так громко, что разбудили остальную роту. Тогда мне пришлось повторить свою историю снова.
Друзья-однополчане икали, плакали, матерились, прыгали на кроватях, размахивали одеялами, били кулаками по матрацам и кричали:
— Дембель давай!
Когда радостное буйство немного поутихло, младший сержант Володя Петров мечтательно произнёс:
— Скоро, скоро на дембель, землячки. Чувствуете, свободой запахло!
Он сказал это первого октября в шесть утра.
А в одиннадцать меня вызвали в Первый отдел.
…Я сидел на табурете в центре комнаты. За столом восседали четыре особиста со спектром званий от полковника до капитана. Да, да, того самого капитана, которым ещё в начале службы стращал меня мудрый Якуб Максович Вайсберг.
Именно он — капитан, — вопреки всем законам юриспруденции, в самом начале заседания «четвёрки» зачитал мне приговор:
— Первое — исключение из комсомола (я уверен, что комсомольская организация нас поддержит); второе — дальнейшее прохождение службы в дисциплинарном батальоне; третье — передача «дела» в Комитет Государственной Безопасности.
Сначала я очень удивился, затем жутко сдрейфил, а, услышав о КГБ, чуть не уделался. Но самым
