общежитии, у друга, или под звёздами в подъезде. И вот здесь происходит то, ради чего мы всю жизнь ходим кругами, извините, спиралями. И это «то, ради чего» уходит в бесконечно маленький, я бы даже сказал, жалкий микрокосмос. И кончается, и растворяется в нём поутру одним и тем же вопросом:
— А был ли мальчик?
Я позволю себе продолжить повествование со средних витков. Начались они на берегу моря, затем плавно перешли на улицы, затем в летний кинотеатр и сузились до скамейки во дворе дома, в котором моя знакомая снимала койку пополам с подружкой. На берегу моря она говорила о поэзии, на улицах — о музыке, в кинотеатре — о любви, на скамейке она молчала.
Она молчала так выразительно, что я понял, что буду последним ничтожеством, если не поцелую её. И поцеловал. Она ответила так рьяно, что я открыл глаза, чего раньше никогда не случалось в такие мгновения. Когда поцелуй исчерпался, она мягко отстранилась и, держа меня за руку, прошептала:
— Прости, я не могу преодолеть возрастной барьер…
Первые несколько мгновений до меня доходил смысл сказанного.
В течение нескольких следующих я перебрал все имеющиеся у меня в наличии признаки старения, как-то: отсутствие девственности, наличие в глубинах рта нескольких пломб и зарождающуюся в глубинах шевелюры лысину.
В этих размышлениях меня застал второй её поцелуй, во время которого я почувствовал, что она пытается преодолеть возрастной барьер изо всех сил.
У меня немного отлегло от сердца, и я опять забылся.
Я продолжал ещё тянуть к ней губы, как телёнок к вымени коровы, но она снова отстранилась и снова прохрипела:
— Н-не могу… Возраст… Барьер…
Я вспомнил строчку из стихотворения про майора Деева и майора Петрова: «Учись, брат, барьеры брать!».
И выругался матом. Про себя, конечно.
…Она пыталась преодолеть возрастной барьер на скамейке во дворе, на лестнице, ведущей на второй этаж, у двери скромной девичьей обители, на врезающемся в задницу ободе панцирной их с подружкой кровати… Она практически преодолела, перешагнула, перелетела его и зависла над ним в ожидании моего прыжка…
И вот тут возрастной барьер не сумел преодолеть я. Эти семь лет разницы показались мне чем-то очень аморальным. Мне стало стыдно.
Я подумал фразой из какой-то книжки:
— Ведь она же, в сущности, ещё совсем дитя…
И тут же переспал со своей тридцатилетней подружкой.
Несколько лет я обходил молоденьких девушек десятой дорогой, с ровесницами исключительно дружил, а спал исключительно со старшими подругами.
Только раз повстречалась мне девушка моложе меня.
И я женился во второй раз.
Сионизм — реакционная шовинистическая идеология и политика еврейской буржуазии… Характерные черты сионизма — воинствующий шовинизм, расизм, антикоммунизм, антисоветизм.
Так случилось, что в нашем пуско-наладочном управлении получился переизбыток инженерно- технических работников.
И вот сели они, то есть — мы, как-то в кружок, посмотрели друг дружке в глаза и затосковали. А затосковали потому, что на пятьдесят пар глаз две пары были армянские, три — татарские, одна — греческая, а остальные — кто по паспорту, а кто так — евреи.
Задача перед руководством стояла нелёгкая: среди всего этого безобразия нужно было выбрать инженера, который мог бы освоить смежную рабочую профессию и поехать на месяц в командировку штамповать детали для котлов. Думаю, вы понимаете всю щекотливость создавшейся ситуации?
Национальные меньшинства отпали сразу. Начальство отпало автоматически. Вслед за ним отпали женщины и девушки. Затем были поставлены диагнозы, и отпали язвенники, сердечники и аллергики.
В результате выбор был сделан по армейскому принципу, и в командировку поехал самый молодой. То есть — я.
Месяц выдался плодотворный. Между купаниями в Днепре и прогулками по «матери городов русских» я умудрился не только освоить профессию штамповщика, но ещё и стать приспешником международного сионизма.
Мы жили под одной крышей с двумя симпатичными антисемитами из Винницы.
Каждый новый день эти милые слесаря-юдофобы начинали с предания анафеме всех евреев и всего еврейского. После продолжительного звонка будильника один из них укрывался с головой одеялом и бурчал:
— Заткни этот жидовский будильник!
Второй садился на кровати, одной рукой тёр глаза, другой — энергично мял содержимое трусов и произносил дежурную тираду:
— Абрам с Сарой спит, а у Ивана на работу х…й стоит.
Первый высовывал из-под одеяла заспанную физиономию и просил закурить. Любитель поэзии отвечал стихами:
— Курыть — здоровью вредить.
И тут следовала особенно любимая мною фраза:
— Ну не жидись, дай сигарету!
Днём в курилке неизменно возникала женская тема. Наш поэт рассказывал о неразделённой любви:
— У нас на участке жидовочка-инженерша… Там станок!.. Но сука редкая. Я ей говорю: «Дай, ну хули ты из себя строишь?» А она говорит: «Я мужа люблю». Я говорю: «У Ивана елда больше, чем у жида!» А она разревелась. Ну, видно, и хочется, и колется… А вера не велит…
В этом месте присутствующие обычно смеялись.
Ко мне слесаря испытывали симпатию, поэтому не ассоциировали со столь ненавистной нацией. Сначала мне не хотелось их разочаровывать, но по прошествии времени я понял, что скоро сам начну тихо ненавидеть «жидов пархатых», «жидов проклятых», «жидов вонючих», «жидов хитрожопых», «морды жидовские» и вообще «жидовню». Мне стало стыдно. И тогда я решил обратить заблудших антисемитов в иудаизм.
Для начала я выяснил, что мои оппоненты считают основателем иудаизма предателя Христа Иуду Искариота. Разубедить их в этом не составило особого труда. Заодно я вскользь упомянул, что почти все апостолы тоже были иудеями. Мои ученики были немного шокированы этим известием, однако, осмыслив свои новые знания, сделали очень старые выводы, что «есть евреи, а есть жиды. И вот как раз апостолы — это хорошие евреи, ставшие учениками нашего Христа». Я понял, что это уже прогресс, и решил на этом закончить первый цикл сионистской обработки.
Вторым этапом наших занятий были разговоры о самом Христе. Я попросил подшефных определить его национальность. Версий было две: грек и русский. Когда я сообщил моим антисемитам, что Йешуа Иосифович был иудей, то есть еврей, то есть жид, они просто отказались этому верить. Шок продолжался пару дней, и второй вывод был прогрессивнее первого:
— Значит, христианство придумали евреи? Так за что ж их не любят?
Я ответил, что как раз за это, видно, и не любят, и решил, что пора сдаваться.
Я признался, что тоже еврей.
Эффект был неожиданный: мои слесаря полюбили меня, как родного. Они думали, что ликбез на этом закончился. О, как они заблуждались! Бедные! У меня в запасе был третий проеврейский аргумент. И этот аргумент был настолько силён, что я решил дать бывшим юдофобам тайм-аут.
