будешь хвастаться, а тут я бы прочитала, и все бы узнали, какая у нас замечательная семья! Я ужасная дура и… «Шнирман!» — это меня Мария Григорьевна вызывает.
Я встаю и громко и звонко читаю: — Меня зовут Нина Георгиевна Шнирман.
И думаю, что делать, а мысли в голове сталкиваются! — Мою Маму зовут Варвара Николаевна Шахова.
Сердце быстро-быстро стучит в грудь, сейчас что-нибудь придумаю! — Моего Папу зовут Георгий Львович Шнирман.
Всё — придумала! Буду говорить то, что не написала, но ведь это всё правда! И тогда все узнают, какая у нас замечательная семья! И я говорю ещё громче и ещё звонче: — Мою Бабушку зовут Надежда Ивановна Шахова. Мою старшую сестру зовут Элла Георгиевна Шнирман. Мою младшую сестру зовут Анна Георгиевна Шнирман.
Я стою такая счастливая — все девочки на меня смотрят, у всех такие живые лица. Я думаю: а может, они действительно не «другие люди», а просто люди?!
Мария Григорьевна говорит мне: «Хорошо… садись». Я сразу сажусь, но сердце у меня ещё стучит в грудь, и я очень радуюсь! Мария Григорьевна вызывает ещё несколько человек, и потом мы начинаем делать классное задание. Все сидят согнувшись, пишут, я тоже пишу, а Мария Григорьевна ходит по рядам и подсаживается то к одному, то к другому.
Наконец она подсаживается ко мне, она водит моей рукой, и у меня сразу получаются красивые и чистые буквы. Она говорит: «Продолжай сама». И вдруг берёт мою тетрадку для домашних заданий, она лежит справа от пенала, открывает, смотрит и спрашивает: «А где же написано то, что ты читала?» Я поднимаю голову, смотрю на неё, она смотрит на меня спокойно и внимательно. И вдруг мне становится так ужасно, потому что я понимаю: я её обманула… Я не думала тогда об этом, но я её обманула, это так стыдно, я не могу смотреть ей в глаза и опускаю голову вниз, чтобы не видеть её глаз! И чтобы она не видела моих глаз! Мне никогда в жизни не было так стыдно, и поправить я теперь уже ничего не смогу! Я не смогу ей здесь, сейчас объяснить, почему я это сделала, и она не спрашивает про это.
Мария Григорьевна поднимается и идёт дальше по рядам. Я не понимаю, хорошо мне или плохо, что она больше ничего не сказала. Наверное, ей было стыдно за меня, а может быть, она меня пожалела? Но за что жалеть человека, который так обманывает?!
Иду домой после уроков, на улице очень хорошо, но мне не очень хорошо. Бабушка, наверное, про это говорит: «Тяжело на душе». Я думаю, что душа находится в груди, и там сейчас у меня не очень хорошо. Сейчас я уже не думаю про школу и Марию Григорьевну, а думаю, как я буду всё это рассказывать дома.
Нет, я не буду это рассказывать всем, за столом, я расскажу это Мамочке отдельно. Но мне так не хочется сейчас рассказывать это даже Мамочке.
Расскажу Мамочке потом, а то сейчас очень неприятно и стыдно!
Принцесса так наивна
Воскресенье, мы сидим за завтраком. Я обожаю наши воскресные завтраки, и обеды, и ужины. А на ужин сегодня Садовские придут и Соболевы, я их очень люблю — и тётю Зину и тётю Асю помню ещё с самого детства.
А сейчас все рассказывают что-нибудь очень интересное. Папа рассказывает, как он в детстве катался на коньках со своим папой и братьями и как они с Дедушкой сделали крепость из снега и «воевали» с братьями. Папа и мой Дедушка сидели в засаде за снежной кучей, а дядя Миша подъехал с другой стороны. Дедушка увидел его и как закричит из засады: «Вот он, разбойник!» А Папе тогда было пять лет, он испугался «разбойника», выскочил из засады, и они проиграли.
Бабушка рассказывает, как в молодости они большой компанией где-то гуляли, и вдруг ей стало очень трудно идти, она мучилась-мучилась, потом смотрит назад, а у неё на шлейфе платья едет маленькая собачка — она решила на Бабушке покататься.
Мамочка говорит, что сейчас очень много «нищих» и лучше бы Бабушке, когда стучат или звонят в дверь, открывать её сначала на цепочке, посмотреть, кто там, и только потом открывать полностью. Бабушка качает головой — я понимаю, что она этого делать не будет, — и смеётся. Анночка вдруг говорит:
— Вчера приходили четыре раза и просили милостыню — надо им сказать: «Вот вам бог, а вот шесток!»
Все ужасно хохочут, а Папа говорит:
— Принцесса так наивна, что может сказать ужасную вещь!
Он недавно стал Анночку звать Принцессой — мне это нравится, но зачем он прибавляет про эту «ужасную вещь», только всё портит. Просто Анночка иногда спутывает и сплетает поговорки, а мы знаем очень много поговорок, Бабушка часто их говорит.
Бабушка принесла с кухни оладьи с сахаром — это почти как пирожное. А я пирожное помню! К нам в эвакуации приходил дядя Серёжа, он принёс нам одно пирожное, ему его где-то дали, потому что он «академик», но он его не съел, а принес нам и потом качал меня и Анночку на ноге. Я тогда его сразу вспомнила по голосу — у него голос, как у доброго льва.
Бабушка кладёт всем оладьи на тарелки. Вдруг Папа говорит:
— Спасибо, я не буду.
Мамочка говорит Папе:
— Жоржик?!
— Нет-нет, — говорит Папа, — я не буду.
Бабушка говорит:
— Жоржик!
— Благодарю, — говорит Папа, — я уже позавтракал.
Я спрашиваю:
— Папа, ты что, оладьи с сахаром не любишь?!
Папа отвечает:
— Очень люблю, но я уже сыт!
Ёлка пожимает плечами и говорит:
— Папа, что это такое… в конце концов? Ешь!
Папа опять: нет-нет-нет! Я так удивлена, я первый раз в жизни вижу, как Папа «капризничает».
Вдруг Мамочка говорит:
— Анночка, попроси Папу, чтобы он съел оладьи.
Анночка смотрит на Папу задумчивыми и ласковыми глазами, встаёт со стула, обходит Мамочку и подходит к Папе. Она смотрит на него, а он смотрит на неё. Мне очень интересно, как она его будет просить, она всех любит и за всех всегда просит! Она вдруг сильно ударяет своим маленьким кулаком Папу по спине и радостно кричит:
— Ешь, а то душу выбьем!
Как мы все хохочем — это что-то невозможное! Бедный Папка, по-моему, чуть не задохнулся. Мамочка схватила Анку, посадила к себе на колени, обнимает её, и обе трясутся от смеха, Ёлка уже не может смеяться — голову на стол положила, Бабушка руками лицо закрыла, качается, а у меня даже живот от смеха заболел.
Все уже устали смеяться, и Папа говорит: «Принцесса так наивна!..»
И ест оладьи!
Досочки и буквы
