бы утешая ее, сказала, когда они спускались:
— Вы все-таки сегодня очень красивы.
Они стояли в дверях.
— Что же теперь? — спросила фрау Рупиус. — Что вы намерены делать?
— Вы хотите меня... я хочу сказать... — Берта была очень испугана, она чувствовала себя выбитой из колеи.
Фрау Рупиус смотрела на нее с дружеским сочувствием.
— Я думаю, — сказала она, — что вы теперь навестите вашу кузину, не правда ли? Предполагаю, что вас там накормят?
— Конечно, Агата пригласит меня пообедать.
— Я провожу вас туда, если хотите, затем отправлюсь к моему брату и, если смогу, заеду за вами после обеда, в три часа.
Они пошли вместе по оживленным улицам Внутреннего города, рассматривая витрины. Шум сначала почти оглушил Берту, но понемногу стал ей приятен. Она смотрела на прохожих, и вид элегантных мужчин и красиво одетых женщин доставлял ей большое удовольствие. Казалось, на всех новые костюмы и платья, и все здесь выглядели более счастливыми, чем там, у нее дома. Она остановилась перед витриной торговца художественными изделиями, и сразу ей бросился в глаза знакомый портрет Эмиля Линдбаха из иллюстрированного журнала. Берта так обрадовалась, будто встретила знакомого.
— Я его знаю! — сказала она фрау Рупиус.
— Кого?
— Вот этого, — она указала пальцем на фотографию. — Представьте себе, я с ним вместе училась в консерватории.
— Вот как? — спросила фрау Рупиус.
Берта посмотрела на нее и заметила, что та не обращает никакого внимания на портрет, а думает о чем-то другом. Берта была рада этому, так как ей показалось, что голос ее прозвучал слишком пылко. В то же время она слегка гордилась тем, что человек, портрет которого выставлен в витрине, еще юношей был влюблен в нее и целовал ее. С чувством внутреннего удовлетворения пошла она дальше. Вскоре они дошли до Римерштрассе, до дома, где жила ее кузина.
— Так решено, — сказала она, — вы заедете за мной в три часа, правда?
— Да, — ответила фрау Рупиус, — то есть, если я немного опоздаю, не задерживайтесь из-за меня у вашей кузины дольше, чем вам захочется; во всяком случае, условимся: в семь часов вечера на вокзале. До свиданья. — Она подала Берте руку и быстро ушла. Берта удивленно смотрела ей вслед. Она снова почувствовала себя такой же покинутой, как в вагоне, когда фрау Рупиус читала роман.
Затем она поднялась на два марша лестницы. Берта не сообщила кузине о своем приезде и немного опасалась, что придет некстати. Много лет не виделась она с Агатой, переписка между ними велась очень нерегулярно.
Агата приняла ее так, будто они только вчера расстались, без удивления, но и без особого радушия. На губах у Берты уже готова была заиграть улыбка, как это бывает, когда мы собираемся сделать кому- нибудь сюрприз, но она тотчас подавила ее.
— Ты очень редкая гостья, — сказала Агата, — и ничего не даешь о себе знать.
— Но, Агата, вот уже три месяца, как я жду от тебя ответа на мое письмо.
— Правда? — спросила Агата. — Ну, ты должна меня извинить. Можешь себе представить, сколько хлопот с тремя детьми. Я тебе писала, что Георг уже ходит в школу?
Агата повела свою кузину в детскую, где бонна только что посадила обедать Георга и двух маленьких девочек. Берта задала им несколько вопросов, но дети оказались очень застенчивыми, а младшая девочка даже расплакалась. Под конец Агата сказала Георгу:
— Попроси же тетю Берту, чтобы в следующий раз она привезла с собой Фрица.
Берте бросилось в глаза, как постарела ее кузина за последние годы. В самом деле, когда она наклонялась к детям, она выглядела почти старухой, а Берта знала, что сама она только на год моложе Агаты.
Когда они вернулись в столовую, все, что они могли рассказать друг другу, было уже исчерпано, и, когда Агата приглашала Берту к столу, она, видимо, говорила это просто так, чтобы хоть что-нибудь сказать. Однако Берта приняла приглашение, и кузина пошла на кухню распорядиться по хозяйству.
Берта оглядела комнату, обставленную скупо и безвкусно. Было довольно темно, так как окна выходили в узкий переулок. Берта взяла альбом, лежавший на столе; там она нашла много знакомых лиц: сначала давно умерших родителей Агаты, затем портреты ее собственных родителей и ее братьев, которые ничего не давали о себе знать, портреты общих знакомых времен их юности — о них она теперь почти ничего не знала — и, наконец, снимок, о котором она совсем забыла; на нем были изображены две совсем юные девушки: она и Агата. Тогда они были очень похожи друг на друга и очень дружны. Берта вспомнила задушевные девичьи беседы, которые они вели в те времена. И эта писаная красавица, с венком кос вокруг головы, превратилась теперь почти в старуху. А она сама? Почему она все еще считает себя молодой? Может быть, она кажется другим такой же, какою Агата представляется ей? Она решила проследить после обеда, какими глазами смотрят на нее прохожие. Это ужасно, если Она выглядит такой же старухой, как Агата; нет, смешно поверить этому; она вспомнила своего племянника, он всегда называл ее «красавица тетя», вспомнила, как вчера вечером Клингеман прохаживался у нее под окнами, даже воспоминание о любезностях деверя успокоило ее. И когда она посмотрелась в зеркало, висевшее напротив, на нее глянули оттуда светлые глаза на свежем, без морщин, лице. Это были ее лицо и ее глаза.
Когда Агата вернулась, Берта завела разговор о далеких годах юности, но казалось, будто Агата совершенно забыла об их прежней дружбе, будто замужество, материнство, повседневные заботы не только отняли у нее молодость, но далее стерли самое воспоминание о ней. Берта стала вспоминать об одном студенческом кружке, где они вместе бывали, о молодых людях, которые ухаживали за Агатой, о букете, присланном однажды Агате неизвестным лицом, но та сначала рассеянно улыбалась, затем взглянула на Берту и сказала:
— Ты еще помнишь все эти глупости.
Муж Агаты вернулся домой из канцелярии. Он совсем поседел. В первую минуту он, казалось, не узнал Берту, затем спутал ее с другой дамой и извинился, что у него плохая память на лица. За обедом он разыгрывал из себя бывалого человека, с видом превосходства расспрашивал об условиях жизни в маленьком городке и шутливым тоном спросил, не собирается ли Берта опять выйти замуж. Его тон подхватила и Агата, в то же время она взглядами останавливала мужа, когда тот старался придать разговору чересчур легкомысленный характер. Берта чувствовала себя неловко. Позднее муж Агаты намекнул, что его жене снова предстоит испытать радость материнства. Но хотя Берта обычно чувствовала симпатию к женщинам в таком положении, тут она была неприятно поражена. В тоне, которым муж Агаты говорил об этом, не было и следа любви, а, скорее, какая-то нелепая гордость. Он выполнил свой долг и говорил так, будто это особая любезность с его стороны, что он все еще спит с Агатой, несмотря на его занятость и на то, что Агата так подурнела. У Берты было ощущение, будто ее вмешивают здесь в грязную историю, до которой ей нет никакого дела. Она была рада, когда супруг тотчас после обеда ушел; это была его привычка, «его единственный порок», как он шутя заметил, — после обеда играть на бильярде в кафе.
Берта осталась одна с Агатой.
— Да, — сказала Агата, — теперь мне это опять предстоит.
И она начала деловито, холодным тоном рассказывать о своих прежних родах, с такой откровенностью и бесстыдством, которые поразили Берту тем более, что они стали чужды друг другу, Но пока Агата говорила, Берте вдруг подумалось, как это должно быть прекрасно — иметь ребенка от любимого человека. Она уже не слышала мерзких рассказов своей кузины, она думала лишь о том безграничном желании стать матерью, которое ее охватывало иногда в юные годы, и вспомнила, как однажды это желание овладело ею с неодолимой силой — сильнее, чем когда-либо до и после этого. Это произошло в один прекрасный вечер. Эмиль Линдбах провожал ее из консерватории домой, держа ее руку в своей. Она почувствовала вдруг, как у нее закружилась голова, и только тогда поняла, что означает фраза, вычитанная ею в романах: «Он мог сделать с нею все, что хотел».
