немецких философах и о том, какие они шмуки.
— Хайдеггер — шмайдеггер, Шопенгауэр — жопенгауэр! — фыркнул он и громко расхохотался. Да, они говорили о гармонии и хаосе, об истине и относительности, о склонности человека ко злу, но как же любовь? Как же любовь и боль, секс и любовь?
Прямо из ванны, под кайфом, он позвонил и оставил сообщения Клэр и Исайе, рассказав, что произошло, в какой больнице Нина, какая помощь ей нужна. Потом оделся и собрался уходить. Желание порыться в ее шкафу, в аптечке, в белье было почти непреодолимым, но Билли умел справляться с собой, поэтому просто выключил проигрыватель и шагнул к выходу.
Но прежде остановился у композиции, мерцавшей в солнечных лучах, и прикоснулся к ней. Он касался гладких осколков стекла, шершавых камешков, разноцветных раковин, плоских, тоненьких пуговок. Раскрытой ладонью провел сверху вниз и вокруг конструкции, чтобы почувствовать ее цельность. Запустив руку внутрь, просунул туда голову и глянул вверх. И только когда уверился, что ощутил все — от малейших оттенков и деталей до целостности структуры, — он был готов уйти.
Глава 19
— Мам, это я.
— Дорогая, что случилось?
— В каком смысле? Откуда ты знаешь…
— Потому что знаю. Я твоя мама. Теперь расскажи, что происходит.
— Я в больнице.
— Что? Что произошло? Что случилось?
Нина прижала трубку к груди, потянулась за стаканом на тумбочке, отхлебнула воды. Или от лекарств, или от голоса мамочки, но она умирала от жажды.
— Нина! Что случилось? — расслышала она приглушенный мамин вопль.
Она взяла трубку:
— Я выбила колено, все нормально.
— Я приеду. Сразу, как только смогу. Я должна отменить поэтический семинар, я рассказывала, что собираюсь…
— Мама, нет. Не надо, ничего отменять. Меня выпишут через пару дней, а еще через день-другой я вернусь на работу. Ничего не сломано, ничего не разорвано. Просто растяжение.
— Но как ты справишься одна? Кто будет тебя кормить? Ты можешь ходить? Кто гуляет с твоими собаками?
— Я просто хотела тебе сообщить. Я не хочу, чтобы ты меняла свои планы и прочее. — «О Господи, сделай так, чтоб она не приезжала! Прошу тебя, вразуми ее, пускай она скажет несколько добрых материнских слов, чтобы я могла расплакаться и почувствовать, что меня любят и обо мне беспокоятся».
— Может, это подходящий момент, чтобы вернуться на прежнюю работу.
Даже в своем нынешнем состоянии, под действием обезболивающих и успокоительных, от подобных мамочкиных замечаний Нина мгновенно превращалась в противного ребенка, который делает гадости.
Поэтому в ответ спросила:
— Встречаешься с кем-нибудь, мам?
— Ну что ж, поправляйся, дорогая. Как доберешься до дома? Клэр заберет тебя?
— Клэр и Исайя, и Боно, и Дэниел — они все готовы помочь мне, и я скоро поправлюсь.
— Надеюсь, что скоро. Кто такой Боно? И Дэниел? Исайя, кто это? Звучит очень религиозно.
— Это мои друзья, мам. Они заботятся обо мне. — Удивительно, что Нина это сказала. Чертовски давно она ни о ком ничего подобного сказать не могла.
— Помни, что у тебя есть мама, которая тоже тревожится о тебе.
— Я помню, мам.
Вошла Тина, медсестра, тетка размером с футбольное поле, с маленьким пластиковым стаканчиком, полным таблеток.
— Пора принимать лекарства!
Голос у нее вполне соответствовал комплекции.
— Секундочку, — прошептала Нина. — Я сейчас закончу.
— Десять часов. Нужно принять лекарство немедленно! — проревела Тина.
— Нина! — громко позвала в трубке мама.
— Не могли бы вы дать мне…
— Немедленно, — безжалостный ответ медсестры-громкоговорителя.
— Нина!
— Что?!
— Я люблю тебя.
— Мам…
Глаза Нины налились слезами, что случалось лишь от лука либо этих трех слов.
Медсестра-громкоговоритель закатила глаза к потолку, нетерпеливо притопывая ногой.
— Я знаю, — нежно ответила Нина, глядя на сестру.
— Тебе ведь не больно?
Нина взяла стаканчик и проглотила его содержимое.
— С таким количеством таблеток — нет. Я чувствую себя хо-ро-шо.
— Позвони, если я буду нужна.
«Я только что это сделала! — подумала Нина. — Неужели ты не знаешь, что нужна мне?»
— Я тоже люблю тебя, — произнесла она в ответ.
— Слушайся врачей, — все, что ответила мама.
— Пока, мам.
И повесила трубку.
На следующее утро к ней пришли, но Нине было так худо, ее так тошнило, что разговаривать она не могла. Это были Дэниел и Боно, один из них принес цветы, и они спрашивали, как она себя чувствует, не больно ли ей, не нужно ли чего, чем они могут помочь. Как мило с их стороны, подумала она, приподнимая голову, и тут ее вырвало, прямо на пол. Наверное, лекарство так подействовало. Нечего говорить, что это не совсем то, что ей хотелось бы делать в присутствии Дэниела, но он тут же позвал сестру, а Боно сказал что-то вроде «Круто! Отличный способ приветствовать гостей!» и «Похоже, у тебя был полезный завтрак», от чего Дэниел рассмеялся, а она почувствовала себя чуть менее неловко. Но потом она, должно быть, уснула, потому что не помнила, как они прощались и уходили.
Глава 20
— Не могли бы вы подъехать поближе к тротуару? — попросила Клэр таксиста — Как она выйдет, если вы остановитесь посреди улицы? Ее же собьют!
— Послушайте, леди…
Нина почувствовала, что таксист начинает злиться.
— Да ладно, Клэр. Я справлюсь.
— Ни в коем случае. Послушай, дружище. Либо ты подъезжаешь вплотную к тротуару, либо не получишь чаевых. Моя подруга на костылях! Ты что, не видишь?
— Брось, давай выбираться, — успокаивала Нина свою не в меру заботливую подружку.
— Во-во, давайте выбирайтесь, не то…
— Не то что? — Клэр прибегла к решающему аргументу: — Пристрелите меня?
