прижмешь его к себе, оближешь закрытые навечно глаза и завоешь, затосковав навек.
Из последних сил я перетащил Диону за стальной порог. Сейчас бы отдышаться, хоть секунду, хоть мгновение, но нет, нельзя. Где-то там, в море огня, все еще здравствует та чудовищная сверхъестественная сила. И она придет за мной. Сатана не отпустит, не отступиться и не постоит за ценой.
В этот самый момент мне действительно показалось, что огонь перестал быть просто огнем. Он стал формироваться в некую, еще не понятную, но уже ясно различимую фигуру.
Скорее! Ну, давай же, живо! Напрягая последние, из еще уцелевших на мне мускулов, я полез к стене лифта. Туда, где призрачно сияло белое пятно. Я помнил, что на нем нарисовано солнце. Солнце! Я больше всего на свете хотел видеть солнце! Я потянулся за мечтой, за сказкой, за чудесной птицей Феникс, и, о чудо, она далась мне в руки! Я как зачарованный все смотрел и смотрел на нее. Никогда не думал, что самое прекрасное зрелище в мире это большая белая кнопка, на которой черным пауком лежит моя костлявая обугленная пятерня.
Как только двери лифта сомкнулись, в них что-то врезалось, что-то стало биться, скрежетать и надрывно реветь. Однако, эти звуки больше не казались ни зловещими, ни пугающими. Они просто потерялись, расплылись, растаяли в прекрасной волшебной музыке. Да! Я закрыл глаза и, теряя сознание, сполз на пол. В тот миг я подумал: «Она и впрямь хороша, эта чарующая серенада исправно работающих электромоторов».
Первое, что я почувствовал, был поцелуй. Крепкий и настойчивый. Казалось, что мне разжимают губы и пытаются впихнуть сквозь них здоровенный лошадиный язык. Никогда не любил этого французского извращения. Чувствуют люди губами, а язык, по-моему, предназначен совсем для других целей.
Внезапно поцелуй прервался, и на мою грудь навалилось что-то тяжелое. Оно стало ломать и давить ее, да так, что затрещали ребра. Я хотел крикнуть, но не успел. Рот вновь заклеили чьи-то сусальные ненасытные губы. Выдохнутый ими воздух был терпким и горьковатым на вкус, словно перед поцелуем моя подружка пропустила хорошенький стакан какого-то сорокаградусного пойла. Может именно его пары и заставили меня сделать глубокий судорожный вдох.
– Хорош! Живой! Дышит! – проревел грубый сильный бас у самого моего лица.
Говорили по-английски. Я точно понял, что это английский, чужой, не родной мне язык. И было это как- то странно и противоестественно. Ведь еще совсем недавно все живые существа на земле изъяснялись на одном, понятном друг другу наречии. На земле? Про землю это я загнул. В аду! Я же был в аду!
Вслед за этим жутким воспоминанием все внутри у меня сжалось. Я ожидал боли, чудовищной боли. А как же может быть иначе? Ведь я горел… горел как факел! Тут я застонал, но не от мук, а скорее всего от страха.
– Порядок, оживает утопленничек, – вновь послышался тот же самый голос.
Утопленник… Почему-то мне очень понравилось это слово. Было в нем что-то свежее, прохладное, не то, что в кулинарно-гастрономическом обгорелый или зажаренный. И самое главное, что оно употреблялось в мой адрес. А в мой ли? Я вдруг испугался. Может рядом лежит кто-то еще? И это он утопленник, а я просто кусок жареного мяса, и боли не чувствую лишь потому, что нечем уже чувствовать. Все нервные окончания выгорели вместе с кожей и мышцами, и сейчас я валяюсь черным обугленным скелетом у ног издевающихся демонов.
Боже, неужели все зря? Неужели я проиграл? Проверить это возможно лишь одним способом – открыть глаза и посмотреть. Собрав всю свою волю и все свои силы, я медленно потянул вверх непослушные веки.
Сперва я ничего не увидел. Одно белое мутное марево. Это хорошо, что оно белое, успокаивал я себя. Если бы мой глаз, мой единственный глаз выгорел, то я не увидел бы и этого, один только мрак, а так…
Белая пелена оставалась такой же неясной и бесформенной, однако, была она необычайно объемной, широкой, я бы сказал панорамной. Странно, очень странно. Это совсем не походило на тот обрезанный куцый мир, который я лицезрел своим одним-единственным глазом. Это что-то из прошлого, далекого- предалекого прошлого. Сердце бешено заколотилось. Стараясь не спугнуть еще не сформировавшуюся, но такую сладкую надежду, я лежал, вслушиваясь в его стук. Просто лежал, без единой, пусть даже самой пустяковой мысли в голове. Я ждал, когда исчезнет туман. Когда он растает, развеется, расползется. Вот тогда-то мне и откроется она – судьба.
Но просто так беззаботно валяться и ждать мне не дали. В поле зрения возник непонятный темный силуэт, и негромкий голос настоятельно потребовал ответа:
– Эй, господин Глебов, вы меня слышите?
Господин? Не припомню, чтобы в аду меня называли господином. Может это рай, и склонившееся надо мной существо – ангел? Я принялся присматриваться. Расфокусировавшееся зрение было явно против меня, но я обуздал его и все же кое-что увидел. Да, так и есть, над головой у говорившего сиял огненный нимб. Не отрываясь я глядел на это сияние и думал… думал лишь об одном: «Опять не туда! Опять мимо! Ведь хотел же домой… а попал… Вот оно как получается. Видать тебе, Глебов, на землю уже никак нельзя».
Словно отвечая на мысли неблагодарного, недостойного райских садов отщепенца, видение стало тускнеть. Оно потеряло былую яркость и величественность. Через минуту я уже смотрел совсем не на блистательного бога, я пялился в озабоченное лицо немолодого небритого человека. А нимб? Нимб остался, только по краю его нарисовалась толстая металлическая полоса, по которой одна за другой бежали шляпки здоровенных заклепок. Тут из моей груди вырвался клокочущий вздох облегчения. Вот это и есть оно – настоящее чудо.
– Чудо… – прошептал я, наблюдая как сквозь распахнутый настежь иллюминатор, внутрь корабельного изолятора льются ослепительные лучи восходящего солнца.
Эпилог.
Оставив уже порядком поднадоевший бар, мы вышли на улицу. Я и Анна. Ночь была хотя и прохладная, но тихая и ясная. Такая как нельзя более располагает к прогулкам. Почему я изменил привычке и променял теплый уютный погребок на морозную тишину ночного города? Сам не знаю. Приударить за девушкой можно и в баре, вернее даже удобнее в баре. Бархатистый полумрак, негромкая музыка, выпивка, множество уютных укромных местечек… Но это все не для Анны. В общении с ней мне почему-то очень не хотелось действовать по стандартному шаблону, так как приударяют за девками большая часть моих собратьев по сильной половине человечества. Толи я такой несовременный, толи в моей спутнице было что-то такое… что-то особенное… что-то отличающее ее от всех остальных женщин.
– Куда пойдем? – оглянувшись по сторонам, спросил я. – Вы ведь лучше меня знаете город.
– Направо, – Анна повернула голову в сторону старого города.
– Желание дамы – закон для джентльмена.
Выбор журналистки пришелся мне по вкусу. Амстердам в этой части вылизан и ухожен. Как раз то, что надо для прогулки с приличной благовоспитанной девочкой. Ну, а если она окажется не такой уж и благовоспитанной, то мой отель тоже как раз в этой стороне.
Мы шли по ночным пустынным улицам. У нас в России почему-то многие считают, что европейские столицы и днем, и ночью бурлят от веселящейся галдящей толпы, что это мир туристов, праздных ротозеев, жирующих денежных мешков. Не сказал бы, что это так. Да, конечно, есть кварталы, сплошь утыканные разнокалиберными, разномастными увеселительными заведениями, и жизнь там преимущественно ночная. Но это всего лишь две-три улицы. В остальном же с приходом ночи огромные мегаполисы затихают и цепенеют. Люди набираются сил, чтобы с приходом нового дня вновь стартовать в бесконечной гонке за призрачной мечтой именуемой счастье.
Счастье! Уверен, что большинство не ведает что это такое. Так… бегут, суетятся, вертятся, как белка в колесе. И невдомек им, что у людей украли подлинное, истинное счастье. Да, украли, сунув вместо него дешевую фальшивку под названием сытость и достаток. И как не странно человечество приняло ее, согласилось играть в примитивную, туманящую разум, ведущую к деградации игру.
Спросите у первого встречного о его самой сокровенной мечте. И тот без колебаний, ответит – карьера, деньги, слава. Может нарветесь на чудака, который бредет наукой, правда скорее всего тем ее направлением, которое ведет к Нобелевской премии. А там карьера, деньги, слава. Бывает, что некоторые возвышенные души мечтают о чистой искренней любви. Она… и он – красивый, умный, любящий, интеллигентный держатель акций нефтяной корпорации. Свадьба, медовый месяц в Монте-Карло, дом на
