меня онанистом». Мило. По крайне мере автор второго, высеченного на стене перла, был не полный дуболом и даже слегка знаком с родной историей.
— Как их будем искать? — милиционер оглядел пустой коридор.
— Элементарно, методом исключения, — я взялся за дверную ручку первой, ближайшей к лестнице палаты.
Комната, в которую поместили Пашку, оказалась пятой или шестой по счету. Освещалась она одной, болтавшейся на длинном проводе электролампочкой. У противоположной от входа стены стояли четыре металлические армейские койки, в двух углах тумбочки, рядом с входной дверью обшарпанный стул. Панцирные сетки покрывали лишь грязные ватные матрасы. Конечно же, никакого постельного белья. Подольск хотя и был позажиточней, поцивилизованней остальных колоний, но даже в нем тратить драгоценную, с таким трудом отфильтрованную воду на регулярные стирки считалось роскошью.
Пашка лежал на койке возле окна. Я глянул на парнишку и тут же, среагировав на яркую вспышку, поднял глаза к залитому бурыми потеками, заклеенному крест-накрест оконному стеклу. Внимание привлекли исполинские багровые зарницы. Они сверкали где-то очень далеко, должно быть над самыми Проклятыми землями. Такое там иногда бывает. Что-то типа бури. Странной… очень странной бури. Один раз видел ее совсем близко. Помнится, тогда я чуть не обмочил штаны.
От малоприятных воспоминаний я затряс головой. Лучше не надо… Не думать, не вспоминать! Сейчас мы далеко, сейчас мы в безопасности. Пытаясь вернуться к реальности, я перевел взгляд на Лизу. Она сидела в ногах у брата, тихая, подавленная, молчаливая. Помимо моих подопечных в палате находилось еще два человека в белых халатах. Выбрав того, что постарше и посолидней, я обратился к нему с вопросом:
— Чем порадуете, уважаемый?
Пожилой мужчина в очках повернул ко мне голову и, не выказав даже тени удивления от моего появления, ответил:
— Почти три часа без сознания. Ушиб мозга. Полагаю средней степени. Кое-какие препараты мы ему уже ввели. Теперь будем ждать.
— Доктор, а как по вашим прогнозам, очнется он скоро?
По выражению лица медика я понял, что последние пятнадцать минут он только и делает, что отвечает на этот вопрос. Но нервы у старика видать были крепкие.
— Препараты скоро подействуют. Если в течение часа не очнется, то все очень плохо. Боюсь, начнется оттек.
При этих его словах Лиза громко всхлипнула и закрыла лицо руками.
— Понятно, — я тяжело вздохнул.
— Малец на вид крепкий, очухается, — голос, прозвучавший откуда-то сзади, заставил нас с Нестеровым обернуться.
В комнату не спеша вошел какой-то мужик в старом спортивном костюме, поверх которого был надет такой же как и у меня серый ватник. Вновь прибывший проковылял мимо нас и грузно опустился на одну из коек.
— Я раньше монтажником-высотником работал, — пояснил мужик. — Видал как люди с высоты падают. Если сразу не убьются и дырок в голове себе не наделают, то значит выкарабкаются, выживут.
— Раньше выживали, — уточнил второй находившийся в комнате медик, судя по всему санитар.
— Все от внутреннего стрежня зависит, — не согласился высотник. — Ладно склепанный человек он и не такое выдюжит.
Может этот Пашкин сосед по палате и нес чушь, но на душе от нее чуток полегчало. Вспомнилась сила и проворство мальчишки, его хлещущая через край энергия. Цирк-зоопарк, а ведь может и вправду у смерти руки коротки, чтобы сцапать вот таких!
— Борис Иванович, тебе укол сделали? — врач, похоже, не очень интересовался теориями пациентов.
— Вот оттуда и пришкандыбал, — высотник потер рукой задницу. — Ленка, медсестра эта ваша… Ей в Гестапо работать надо.
— Нету у нас больше тонких иголок, — зло, можно даже сказать угрожающе прошипел санитар. — Так что терпи. Ты и так тут со своей язвой… Устроился как в санатории.
При слове «язва» мы с милиционером переглянулись. Отношение к язвеннику Борису Ивановичу угадывалось вполне определенное. И ясно почему. В нынешние, прямо сказать весьма непростые времена болеть очень и очень не рекомендовалось. Те немногие оставшиеся в живых медработники едва успевали штопать и латать бойцов, вышедших из схваток с кошмарными чудовищами наводнившими наш мир. А тут еще и астматики, аллергики и всякие там ревматики-неврастеники!
Однако язва это, в конце концов, не простуда, она сама по себе не пройдет. От нее ведь и скопытиться можно. Памятуя все это, я решился:
— У нас тут аналогичная проблема. У майора тоже язва обострилась.
Я назвал Анатолия майором и сделал это сознательно. Хотелось поднять его значимость в глазах окружающих. Военные сейчас одни из самых уважаемых людей. Именно военные главная надежда и опора поселений, именно военные лучше всех знают, как убивать ненавистных тварей.
— Я по госпиталям отлеживаться не собираюсь, — Нестеров сразу прояснил ситуацию. — Мне бы только таблеток каких-никаких или укол. Утихомирить эту заразу. А то болит спасу нет.
— А ты мент, что ли? — высотник первым обратил внимание на серые с кантом штаны и того же цвета бушлат.
— Сейчас вас осмотрим, — пожилому врачу, похоже, было глубоко наплевать кто перед ним. Человек пришел за помощью, и он должен был ее получить.
От предложения медика в восторг я не пришел, о чем тут же поставил в известность милиционера. Сделал я это быстрым хмурым взглядом.
— Зачем осматривать? Только зря время терять!
На удивление Нестеров нашелся очень быстро, а может даже он был готов к такому развитию сюжета. Точно готов. Это я понял, когда увидел, что Анатолий лезет во внутренний карман своего бушлата. Майор добыл оттуда старую затертую записную книжку, развернул ее и выудил сложенный вчетверо листок бумаги.
— Вот, мой лечащий врач написал, — Нестеров передал эпикриз подольчанину. — Здесь вся история болезни и даже кое-какие анализы имеются.
Фух, кажется, пронесло! У меня отлегло от сердца. Ну, Нестеров, ну, сукин сын! Это же надо, предусмотрительный какой! Перед тем как одинцовская санчасть свернулась, стребовал официальный документ. Осознав все это, я с уважением взглянул на милиционера. Но во взгляде моем было не только восхищение, там появилось еще что-то… какая-то жадность, что ли. Так на призывном пункте «покупатель» смотрит на рослого мускулистого призывника или альпинист в магазине выбирает горное снаряжение. Как это ни странно, второе сравнение показалось куда более удачным. В нем имелась одна тонкость. От качества, от надежности приобретения всецело зависела человеческая жизнь, и даже не одна. На карту ставились жизни всех, кто окажется в связке.
Пока я все это переваривал, врач быстро пробежал глазами историю болезни, кивнул, вздохнул и задумчиво протянул:
— Пожалуй, пока побудете у нас в гостях. Выбирайте койку. Оставьте свои вещи. Николай Васильевич… — доктор кивнул на санитара, — сводит вас на укол и в столовую. Поешьте. — Тут пожилой медик перевел взгляд на развалившегося на койке высотника. — Борис Иванович, ты там овсянку не всю слопал?
— Какой там! — буркнул насупившийся пациент. — На кухне ведро целое сварили, не меньше. Уже второй день ем. Прямо в лошадь превратился!
— Поговори мне еще! — погрозил ворчуну санитар. — Овсянка при язве самое оно, лучшая еда. Обволакивает все в желудке, помогает язве зарубцеваться.
— Доктор, вы и ее, пожалуйста, накормите, — я положил руку Лизе на плечо.
Вместо ответа врач вопросительно поглядел на своего помощника.
— Может, что и осталось, — тот пожал плечами.
