только что тут была. Я держал ее в руках. — И он принялся ощупывать свое одеяние в надежде найти в нем притаившуюся телефонистку.
Девушка, как безумная, стала вновь барахтаться в бесчисленных складках агбады, пытаясь вырваться на свободу. Раздался хрип еще более яростный и продолжительный, руки ее ухватили надрез, и рукав праздничного одеяния вождя Винсалы разодрался пополам.
— Вот она, верткая сука. Ну-ка, пойди сюда, моя милая.
Но теперь ее было не ухватить. Стоило бесчисленным складкам двинуться в ее сторону, как она юркнула под стол, проскользнула между штанинами, и больше ее на работе не видели.
— Кто этот великан?
— Вождь Винсала, я вам говорил только-только. Он и бутылка — как Давид и Голиаф.
Для человека, находившегося в состоянии глубокой пьяной влюбленности, вождь Винсала поразительно твердо держался на ногах. Его шатнуло назад, и он с мгновение стоял в позе ярмарочного акробата. Несмотря на свой внушительный рост и толщину он без труда восстановил равновесие. Матиас приблизился к нему:
— Вождь-вождь, я вас сперва не узнал. — Сильный хлопок по спине расплескал кофе на подносе.
— Что с этой бабой сегодня? — выговорил наконец протрезвевший вождь Винсала.
— Вождь, это же новая телефонистка. Она еще вас не знает.
— Новая телефонистка? Тогда не удивительно. — И он вновь закачался взад-вперед. Матиас воспользовался удачной минутой:
— Ога, этот пролитый кофе — последний. Что я скажу корректору?
Он знал своего начальника. Вождь Винсала порылся в глубинах агбады и извлек горсть монет.
— Проклятый мошенник. Иди и купи по чашке кофе всем мужчинам — и женщинам. Нет — женщинам по две и еще по бутерброду с колбасой. Ну, живее!
Через полчаса настала очередь отправляться на собеседование, и Саго подумал, как права Дехайнва, говорившая, что мы презираем лишь мелких жуликов. Помещение, к которому его подвели, могло бы служить банкетным залом. Все здесь контрастировало со зданием, подремонтированным на скорую руку, чтобы получить по второму заходу одобрение подкупленного жилищного инспектора. В ворсистом ковре утонули бы и трехдюймовые подошвы. Здесь была единственная в редакции установка для кондиционирования воздуха, скрытая белесой драпировкой. Обшитые деревом стены не пропускали стука печатных машин. Каждый член редсовета сидел в кресле-вертушке. На столе лучшего красного дерева с геометрической правильностью были расставлены золоченые письменные приборы. Угол комнаты занимал апоплексический комбайн, на котором не проиграли ни единой пластинки и который включали лишь на время последних известий. Над шкалой подмигивало девять разноцветных лампочек, назначения которых никто не знал. Комбайн был гордостью директора. Во время одиннадцатой кругосветной командировки в Германии величие агрегата поразило его в солнечное сплетение, и он только пробормотал:
— Вот это класс! Вот это класс!
Фрейлейн за прилавком похвалила его хороший вкус, и он немедленно расплатился дорожными чеками.
— Кстати, — сказал он, — пожалуйста, зайдите ко мне в гостиницу и покажите, как им пользоваться.
— Мы пришлем его вам прямо домой, сэр, — сказала девушка.
— Конечно, конечно, — согласился директор. — Я хотел сказать, чтобы вы зашли ко мне с инструкцией и все объяснили, а то я не понимаю немецкого.
— Здесь все написано и по-английски, — парировала продавщица, — и по-французски, и по-испански, и по-арабски.
Влача за собой великолепие национального наряда, директор в дверях сказал своему личному секретарю:
— До чего непонятливы эти немки!
Саго обозрел интерьер через полуоткрытую дверь и вернулся в коридор, где ожидали очереди пять остальных кандидатов. Он пропустил одного вперед и пошел в корректорскую разыскивать Матиаса.
— Где здесь уборная?
— А, это вы, ога. Вас еще не вызывали?
— Нет еще. Покажи мне сначала уборную. — Но вспомнив сидевших за столом безграмотных, склизких зловещих жаб, он подумал, что эта экскурсия вряд ли нужна. Кто только выловил этих пресмыкающихся из прошлогодних протухших луж, кто воздвиг из них препятствие на его пути, кто наградил их внешними атрибутами значительности?
— Если только по-маленькому, — говорил торопливый Матиас, — если только по-маленькому, то прямо в лагуну со двора. Так все тут обычно делают.
— Нет, Матиас, я хочу объявить настоящую сидячую забастовку.
— Сидячую что? Не понял... ох-хо-хо. — И он присел от хохота. — Ога, вы смешной. Ей-богу, ничего такого не слыхал!
Матиас семенил впереди, но обоняние Саго первым пришло к цели, что подтвердилось множеством измятых бумажек, плававших в луже. Только на радиостанции он видел столь законченно отвратительную картину. Впечатление было таким сильным, что Саго ощутил спазмы в желудке и повернул назад.
— Я думал, ога хочет по-большому, — проговорил ошеломленный Матиас.
— Нет-нет, мне расхотелось.
— Как? Вы же хотели сидячую забастовку. — И хохот снова начал душить его. Саго подумал, что, не дай бог, Матиас подавится от таких огромных глотков зловония.
— Пошли. — И он с силой потянул за собой посыльного. — Пошли, посмеемся в другом месте.
— Иду, ога. А вы чуть-чуть посидите. Иногда опять захочется.
— Где посидеть?
— Где посидеть? А-а, вы сами, ога, знаете, где люди сидят, — в уборной.
— Ничего, — сказал Саго, боясь потерять дружбу с Матиасом. — Мой желудок часто вытворяет подобные шутки. Не обращай внимания.
Посыльного обмануть не удалось, ибо голос Саго выдавал его истинные чувства.
— Ога, вам тут не понравилось. Боюсь, ничего не устрою, ога.
— Ты хочешь сказать, что тут нет другой уборной?
— Только для женщин. Наверху.
— Что ж, ладно, пойдем туда.
Признав в собеседнике неисправимого чудака, Матиас повел его назад.
— На самом деле, — сказал он, — есть еще одна, но она для членов совета и больших боссов. Ключ от нее у главного редактора. Я, глупый человек, сам ее мою. Я туда хожу, когда никто не видит. Редактор меня иногда ловит.
— Итак, у вас три уборных?
Так оно было на самом деле: мужская, женская и для лиц среднего рода.
У него отлегло от сердца. Исходя из философии Саго, в редколлегии, которая с дефекантской щепетильностью запирала уборную от вторжения посторонних, обязательно должны присутствовать люди хотя бы с ничтожными рудиментами совести. Саго подходил теперь к залу заседаний с некоторым уважением к редсовету, который, как и всякий совет состоял из подонков и неудачников, претендовавших на значительные роли.
Неизбранные депутаты, неназначенные министры, представители уголовного мира, легальные нарушители законов, политические проститутки, высокопоставленные подхалимы, привилегированные поставщики живого товара... Первые несколько минут Саго определял истинный характер каждого из членов совета, но про одно лицо он не смог бы сказать ничего. Оно не казалось опустошенным, и на нем лежала печать презрения к остальным рыцарям овального стола. Из дальнего угла оно невозмутимо взирало на него желтыми очами поверх старомодных очков в серебряной оправе. И вообще, что-то в этом человеке было необычно. Пожалуй, шапка, простая абетиаджа с наушниками, которые не свисали по бокам, но закрывали лоб и затылок. К тому же у этого уникума был странный узкий и длинный череп, как на резных деревянных фигурках, — сущая находка для френолога. Саго был новичком и пришельцем и поэтому никогда не слыхал о
