сообщает, что «в Путивль прибыл с донскими казаками Петр Федорович, Недвядко (Niedzwiadko) по фамилии, который назвался сыном покойного царя Феодора Ивановича».
Очевидно, что прозвище Лжепетра – Медведка, связанное с его легендой о «получеловеке- полумедведке» было широко известно в Литве и Белоруссии. Сказочный сюжет о полузвере- полуцаревиче/царевне широко распространен в русском фольклоре («Царевна-лягушка», «Аленький цветочек» и др.), наиболее близко, почти текстуально соприкасается с начальным фрагментом «Сказки о Петре Медведке» сказка, записанная А. С. Пушкиным в с. Михайловское и ставшая основой для «Сказки о царе Салтане», в которой, согласно письму злой царицы-свекрови, царица рожает: «не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку».
Вместе с тем, в «Сказке…» отражена и истинная жизнь самозванца. Р. Г. Скрынников указывал на совпадение основных пунктов в биографии Петра Медведки и Илейки Муромца: сиротское детство, жизнь в Астрахани, движение в Москву по Волге. Любопытно также, что в «Сказке…» царевич укрылся после гибели «дяди» Лжедмитрия I в Москве у «неякого Ивана Мясника, на улицы Покровской», а Илейка Муромец, согласно его показаниям, жил в Москве «от Рождества Христова до Петрова дни у подьячего Дементья Тимофеева… а двор у того подьячего у Дементия у Володимера в Садех…», т. е. недалеко от Покровки.
Большинство источников без подробностей сообщают, что Лжепетр выдавал себя за сына царя Федора Ивановича. Находятся и иные варианты легенды. «Хронограф 1617 года» и «Иное сказание» утверждают, что самозванец называл себя сыном царевича Ивана Ивановича. И. Масса пишет, что самозванец «выдавал себя за Петра Федоровича, незаконного сына царя Федоровича, а царь Федор Иванович никогда и не помышлял пойти от своей жены к другой, чтобы прижить от нее бастарда, но жил как святой, как мы уже говорили». О том же сообщает в «Правдивой и достоверной реляции» П. Петрей, прибавляя, что у царя Федора действительно был побочный сын, «которого он прижил с одной пленной девицей из рода Тизен, да и тот вскоре умер». Это сведение нигде более не встречается, а его источник неясен. В «Истории о великом княжестве Московском» Петрей также говорит о Лжепетре, как о «незаконном сыне» царя Федоре Ивановича, спасавшемся от Годунова у казаков.
Вероятно, на показания Массы и Петрея о внебрачном происхождения «царевича» повлияли слухи о положении царевича Дмитрия Углицкого, рожденного от седьмого, не дозволенного церковными канонами брака Ивана Грозного. Д. Флетчер пишет: «Даже светским лицам неохотно позволяют вступать в брак более двух раз. Этим предлогом сейчас пользуются против единственного брата царя, шестилетнего ребенка, о котором не молятся в церквах (между тем как это всегда соблюдается по отношению к лицам царской крови) на основании того, что он незаконнорожденный». Об этом в 1598 г. вспоминал венский двор. В инструкции послу в России М. Шилю предписывалось узнать: «Имеет ли незаконный брат (Bastard Bruder) Великого Князя, отрок приблизительно 12 лет, по имени Дмитрий Иоаннович сторонников и не провозглашен ли или не избран в Великие Князья…» Неосведомленность венского двора о гибели царевича Дмитрия труднообъяснима, хотя это не имеет отношения к нашей теме.
В европейской практике XVI – начала XVII в. вопрос о правах бастардов на престол не поднимался, даже в случае пресечения династии. Так, сын Карла IX граф Шарль де Валуа бастард Французский (1573–1650) после смерти своего дяди Генриха III и пресечении династии Валуа не воспринимался как возможный претендент на престол ни парижским двором, ни Генрихом IV Наваррским.
Как уже говорилось выше, в дворянстве Франции конца XVI в. бастарды не имели прав на титул и майорат отцов, а довольствовались теми землями, которыми наделял их отец, и были обязаны носить герб со специальным знаком бастарда. В то же время королевич Густав, сын шведского короля Эрика XIV от морганатического брака с дочерью капрала Катериной Монсдоттер внушал опасения королю Сигизмунду III Вазе. Это было очевидно и для Бориса Годунова, по приглашению которого Густав прибыл в Москву в качестве жениха царевны Ксении, но затем оказался в почетной ссылке в Угличе. В 1605 г. русский посол в Литве, укоряя Сигизмунда III в поддержке Лжедмитрия I, говорил: «А нашего царского величества и в нашем господарстве и прамой господаръской сын дяди вашего швейского Ирыка короля сын Густав королевич, и нашему царскому величеству безпрестаны бил челом, штоб мы, великий государь дали ему помочь и позволили доступить Лифлянтские земли…» После прихода к власти Лжедмитрия I, Сигизмунд III через посла А. Гонсевского просил: «в Москве находится Густав, называющий себя сыном шведского короля Эрика, чтобы его не окружали уважением, на которое он вызывает, выдавая себя за шведского королевича, но чтобы держали под хорошим присмотром». Самозванец: «Просил нас преже сего не одинова король его милость чтоб мы Густава, который именует себя сыном короля Ирика, задержали не как королевича, но так, как его урождение есть. И то мы являем его королевской милости, что мы его по его королевской воле держим и ждем, что болша того над ним велит королевская милость делати». В 1644 г. царь Михаил Федорович не посчитал зазорным предложить руку своей дочери шлезвиг-голштинскому принцу Вальдемару, происходившему от морганатического брака датского короля Христиана IV с графиней Христианой Мунк. Таким образом, внебрачное происхождение этих западноевропейских принцев не смущало русский двор, также, как и не смущало современников происхождение царевича Дмитрия, от неканонического брака его отца.
Любопытно очередное совпадение биографий «царевича Петра» и Илейки Муромца – оба они оказываются незаконнорожденными. Тема внебрачного происхождения Лжепетра проходит в известиях С. Немоевского, который вел дневник в ярославской, а затем в белоозерской ссылке, активно питаясь разными слухами. Он пишет: «Сторона Василия… выдавала этого Петрашку за сына одного из думных бояр, князя Воротынского, рожденного вне брака от одной распутной женщины из Пскова, которую он потом, когда имел жениться, отослал назад в Псков».
Свод известий о происхождении Лжепетра показывает не только вариации легенды о «царевичах- избавителях», но и дает возможность передвинуть хронологические рамки бытования этого предания вглубь.
Князь Федор Иванович Мстиславский
Род князей Мстиславских берет свое начало от одного из младших сыновей великого князя литовского Гедимина князя Явнуты (Евнутий) (в крещении Ивана Гедиминовича). В 1341 г., по завещанию отца он занял великокняжеский престол, но в 1345 г. был смещен братьями Ольгердом и Кейстутом и бежал в Москву, где принял православие. Впоследствии он вернулся и получил в удел город Заславль. В отличие от своих энергичных братьев Явнута в борьбе за власть не участвовал и ничем особенным себя не проявил. Его сын князь Михаил Иванович Заславский (или Ижеславский) погиб в битве с татарами на Ворскле в 1399 г. Его внук князь Иван Юрьевич, женившись на дочери Мстиславского князя (также Гедиминовича), получил в удел Мстиславль. Внук последнего – князь Федор Михайлович, звавшийся уже Мстиславским, в 1525 г. выехал на Русь, но без вотчины и получил в вотчину Малоярославец, а в кормление Каширу. Князь Федор Михайлович женился на племяннице Василия III Анастасии Петровне, дочери крещеного царевича Петра Ибремимовича и великой княжны Евдокии Ивановны. Таким образом, его сын князь Иван Федорович являлся двоюродным племянником Ивана Грозного.
Отец нашего героя князь Иван Федорович Мстиславский являлся одним из крупнейших деятелей эпохи Грозного. В 1549 г. он получил боярства, а с 1553 г. входил в ближнюю думу при царе. Участвуя практически во всех походах 1547–70-х гг., начиная с 1550-х гг. он непременно возглавлял большой полк, т. е. являлся главнокомандующим. Наряду с этим князь Иван Федорович являлся главой Боярской думы. После введения опричнины вместе с князем И. Д. Бельским Мстиславский был поставлен во главе земщины. По свидетельству померанского дворянина А. Шлихтина, очутившегося в московитском плену, Мстиславский и Бельский стояли в глазах царя выше всяких подозрений: «…если кто обвиняет перед тираном этих двух лиц, Бельского и Мстиславского, или намеревается клеветать на них, то тиран тотчас велит этому человеку замолчать, говоря так: „Я и эти двое составляем три Московские столпа. На нас троих стоит вся держава“». В 1571 г. после пожара Москвы царь обвинил Мстиславского в том, что тот «навел» хана на Русь, и тот публично «винился» в этом, угодливо принимая на себя вину бездарной организации обороны и расстройства боеспособности русской армии, в чем был повинен исключительно царь. Иван Грозный по достоинству оценил угодливость Мстиславского: князь не только не подвергся опале, но и продолжал сохранять первенствующее положение в земщине и Боярской думе. По завещанию Грозного князь И. Ф. Мстиславский вошел в регентский совет при царе Федоре Ивановиче. Однако попытка тягаться со стремительно набиравшим силу Борисом Годуновым оказалась Мстиславскому не под силу. Он подвергся сравнительно легкой форме опалы – был вынужден удалиться в Кирилло-Белозерский монастырь, где принял постриг
