когда я ей рассказываю о карликах.
– Ты не веришь?
– А ты веришь?
– А почему бы нет?
– Где ты слыхал об этом?
– Как это где? В хедере.
– А! В хедере…
Все ниже и ниже опускается солнце и окаймляет небо багряной полосой чистейшего золота. Золото отражается в глазах Бузи – они купаются в золоте.
Мне очень хочется, чтобы Бузя пришла в восторг от метода Шайки и от тех фокусов, что я могу сделать с помощью каббалы. Но Бузя и не думает восторгаться. Наоборот, мне кажется, она смеется. А иначе – почему же она показывает мне свои жемчужные зубки? Меня это начинает сердить, и я говорю ей:
– Ты, может, не веришь мне?
Бузя смеется.
– Ты, может, думаешь, что я хвастаю? Что я сочиняю?
Бузя смеется еще громче. А! Если так, я ее проучу! Уж я знаю чем. Я говорю:
– Как жаль, что ты не знаешь, что такое каббала. Знай ты, что такое каббала, ты не смеялась бы. С помощью каббалы я могу, если захочу, привести сюда твою мать. Да, да. И если ты будешь очень просить, я приведу ее к тебе сегодня же ночью, верхом на палке.
Разом обрывается смех. Облачко пронеслось по ее прекрасному, светлому личику. И мне кажется, будто солнце внезапно скрылось. Нет солнца. День ушел. Боюсь, что я слишком увлекся. Не надо было затрагивать больное место – мать. Я жалею об этом. Надо загладить свою вину. Надо с ней помириться. Я придвигаюсь к ней ближе; она отворачивается от меня; хочу взять ее за руку, хочу сказать ей словами «Песни песней»: «Оглянись, оглянись, Суламифь». – Обернись ко мне, Бузя!.. – Вдруг слышу голос из дома:
– Шимек! Шимек!
Шимек – это я. Это мать зовет меня идти с отцом в синагогу.
Отправиться с отцом в ночь под пасху в синагогу – есть ли большая радость! Уж это одно чего стоит, что ты одет с головы до ног во все новенькое и тебе есть чем похвастать перед товарищами! Или взять молитвы! Первая пасхальная «Вечерняя»! Первое праздничное «Да святится»! Ах, сколько удовольствий милостивый бог уготовил для нашего народа!
– Шимек! Шимек!
Матери моей некогда. «Иду, иду, вот уже иду! Мне только два слова сказать Бузе, всего лишь два слова…»
И я говорю ей свои два слова. Я сознаюсь ей в том, что сказанное мною только что – неправда. Заставить с помощью каббалы кого-либо летать – невозможно. Сам полететь – это я могу, и это я ей покажу. Вот только пройдут праздники, и я сделаю первую пробу. На ее глазах я поднимусь вверх, вот с этого самого места, где бревна лежат, и в одну минуту буду выше облака. Оттуда я возьму вправо, туда – видишь! Там кончается все, и начинается Ледовитый океан.
Бузя внимательно слушает. Солнце посылает свои последние лучи, целует на прощание землю.
– А что такое Ледовитый океан? – спрашивает Бузя.
– Не знаешь, что такое Ледовитый океан? Ледовитый океан – это застывшее море. Вода там густая, как студень, и соленая, как селедочный рассол. Корабли по тому морю не ходят, а люди, которые туда попадают, обратно уже никогда не возвращаются.
Бузя смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
– Зачем тебе идти туда?
– Разве я пойду, глупенькая? Я ведь лечу. Лечу по поднебесью, как орел. В несколько минут я ведь снова на суше. А там начинаются двенадцать высоких гор, которые пышут огнем; на двенадцатую гору, у самой вершины, я спущусь, пройду пешком семь миль и доберусь до дремучего леса. Иду все лесом да лесом, пока не приду к маленькому ручейку. Ручеек переплыву и отсчитаю семь раз по семь. Тогда предстанет передо мной древний старичок с длинной бородой и спросит меня: «Скажи, чего ты желаешь?» И я скажу ему: «Отведи меня к царевне».
– К какой царевне? – спрашивает меня Бузя, и мне кажется, что она испугалась.
– Царевна – это прекрасная принцесса, которую украли из-под венца, околдовали и посадили в хрустальный замок, вот уже семь лет…
– А тебе-то что до нее?
– Как это, что до нее? Ведь я должен ее освободить.
– Ты должен ее освободить?
– А кто же?
– Не надо лететь так далеко. Послушай меня, не надо…
Бузя берет меня за руку, и я чувствую, что ее маленькая белая ручка холодна.
Я смотрю ей в глаза и вижу, как в них отражается золотое солнце, которое прощается с днем, с первым ясным, теплым, предпасхальным днем. Мало-помалу день умирает. Точно свеча, гаснет солнце. Шум, стоявший весь день, молкнет. На улице уж не видать ни живой души. В окнах домов показываются огоньки праздничных свечей. Странная торжественная тишина окружает нас, меня и Бузю, и мы чувствуем себя крепко слившимися с этой праздничной тишиной.
– Шимек! Шимек!
Уже в третий раз мать напоминает, что мне пора в синагогу. Да разве я сам не знаю, что мне пора в синагогу? Посижу еще минуту, одну минутку, не больше. Но Бузя услыхала, что меня зовут, она вырывает руку, поднимается и торопит меня.
– Шимек, это тебя зовут, тебя! Иди, иди, пора уже! Иди, иди!
Я собираюсь уходить. День улетел. Погасло солнце. Золото превратилось в кровь. Ветерок подул, легкий, прохладный. Бузя торопит меня – иди!
Я бросаю на нее последний взгляд. Совсем не та Бузя. Иной вид, иную прелесть приобрела она в моих глазах в этот зачарованный вечер. «Заколдованная принцесса» – проносится у меня в голове. Но Бузя не дает мне долго думать. Она торопит меня, торопит меня. Я иду и оглядываюсь на заколдованную принцессу, которая целиком слилась с этим волшебным пасхальным вечером. И я останавливаюсь, зачарованный. Но она машет мне рукой: «Иди, иди!» И мне кажется, я слышу ее голос, она говорит мне словами «Песни песней»: «Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических…»
Вторая часть
За зеленью
– Скорее, Бузя, скорее! – говорю я Бузе в канун праздника швуэс, беру ее за руку, и мы быстро взбираемся на гору. – День не ждет, глупенькая. Нам надо пройти вон какую гору, а за горой еще речка. Через речку положено несколько бревен – это мостик. Река течет, лягушки квакают, бревна под ногами качаются, и лишь там, за мостиком, начинается настоящий рай, Бузя! Там начинаются мои владения.
– Твои владения?
– Нет, «левада». Большой луг, который тянется, тянется без конца, без краю, зеленым ковром покрытый, желтыми ромашками расшитый, красными цветочками расцвеченный. И какие там запахи, тончайшие в мире бальзамы! И деревья там есть у меня: без числа деревьев, высокие, ветвистые деревья. Там есть у меня горка, на которой я сижу. Хочу – сяду, захочу – скажу колдовское слово и полечу, подобно орлу, выше тучи, над полями, лесами, через моря и пустыни, пока не перелечу за Черные горы.
– А оттуда? – перебивает меня Бузя, – ты пройдешь пешком семь миль и придешь к ручейку…
– Нет, к дремучему лесу… Раньше иду все лесом да лесом и лишь потом приду к ручейку…
– Ручеек переплывешь и отсчитаешь семь раз по семь…
