до тех пор, пока не издадим все тридцать штук. Вы, конечно, понимаете, как мы прогремим тогда! Я уж не говорю о деньгах, но подумайте о славе, которую воздадут Чемчуре, когда его книги заполонят весь мир! Можете смеяться надо мной, говорить, что я старый дурак, но я ему по-настоящему завидую. То есть я ему желаю всяческого добра, но и здорово завидую. Шутка сказать, какая слава! Какая честь!
У Аркадия Швейцера закружилась голова, конечно не от чести и славы, которая предстоит Чемчуре, а от его будущих миллионов. И писатель сразу преобразился в его глазах. Он даже стал будто красивей, выше ростом. Аркадию казалось, что Чемчура очень похож на… на… Ну да это человек необыкновенный! Эти волосы, маленькие ручки! Верное слово, он сразу, с первой же минуты, показался ему не таким, как все… Аркадий Швейцер не мог сдержаться и, подойдя к писателю, пожал его маленькие пальчики и от души поздравил, пожелав дожить до той поры, когда будут изданы все его книги, в которых, как Аркадию кажется, должно быть нечто особенное… Одним словом, он не может этого выразить. И вдруг он хлопнул себя по лбу и, чуть подумав, воскликнул:
– А знаете? У меня есть план! Замечательный план! Золотой план! Верное слово!
Хозяин и сочинитель раскрыли рты и развесили уши. А Швейцер заявил:
– Послушайте, дорогие, что я вам скажу. Только прошу, чтобы потом не было обид и никто не вздумал бы дуться. Все мы трое – одинаковые капиталисты, пожелаем такого же достояния всем антисемитам! Может, нам учредить общество на паях? Компанию?
– Компанию? Какую компанию? Нищих? Ноль, Шмоль и компания? – спросили в один голос хозяин и писатель.
Аркадий не смутился и стал разъяснять свою мысль:
– Я говорю совершенно серьезно. Предлагаю каждому из нас дать клятву. Никто не знает, кому принадлежит завтрашний день – мне ли, с моими тринадцатью пасами в клубе, вам ли, с вашим паном Домбе-Дембо-Дембицким, или вот им, я подразумеваю писателя с его книжками. Так вот – раз и навсегда договоримся: кто первый будет возвеличен, должен помнить об остальных. Вы понимаете? Чтобы все приобретенное – поровну, и расходы – поровну. И чтобы все у нас было общее. Союз! Раз и навсегда – союз!
Аркадий Швейцер воздел правую руку и голову склонил набок. А хозяин и сочинитель сидели мгновенье как очумелые, переглядывались и молчали.
Предложение было весьма неожиданно, но тон был настолько серьезен, что Бронзентолер первый поднялся и, подойдя к новому квартиранту, сунул ему свою длинную сухую руку и произнес:
– Союз!
Глядя на него, вскочил с кровати и сочинитель и, протянув свои маленькие ручонки сожителям, тоненько взвизгнул:
– Союз!
Все трое дружески смотрели друг другу в глаза, пожимали крепко руки и еще несколько раз повторили полюбившееся им слово:
– Союз!
Внезапно сочинитель кинулся к сундучку под кроватью, выхватил оттуда лист бумаги, взял ручку и вывел на нем большими печатными буквами:
Затем, взопревший, весь красный от усилий, предложил:
– Будьте добры, скрепите подписью сию бумагу. Это наш контракт!
– Но что означают эти буквы? – спросили озадаченные соседи.
– Эти буквы означают, – довольно ответил Чемчура, –
Находчивость сочинителя так понравилась хозяину, что тот преподнес ему папироску, как подносят ребенку печеньице или конфетку.
А Швейцер с размаху хлопнул писателя по плечу:
– Браво! Где ученье, там и уменье! – говорил мой дедушка, сторож при бане, когда лекарь Менашка в пятницу начинал в его заведении брить человеку голову и, бросив на половине, бежал к другому.
Так оно и осталось! Приятели порешили назвать свой союз ПУПУ и Ко.
После этого началась церемония подписания контракта.
Первым, понятно, поставил свою подпись хозяин Мойше Бронзентолер. Это была солидная роспись с двумя нажимами посередине и солидным росчерком в конце. После него должен был расписаться Аркадий Швейцер. Но этот заявил, что спокон веку привык расписываться последним, поэтому пускай сначала поставит свою подпись Чемчура. А когда сочинитель расписался, красиво, размашисто, с порядочным количеством завитушек и росчерком в конце, как полагается писателю, пришла очередь Аркадия. Он ухватил ручку двумя пальцами, как берут штопор, чтобы откупорить бутылку, и потихоньку нацарапал на бумаге несколько палочек и три кружочка. А все это завершил большой кляксой. Эта роспись могла означать что угодно, только не «Аркадий Швейцер».
При подписании документа Аркадий здорово потел и, между прочим, сообщил друзьям: так как в детстве он много писал, у него испортилось зрение, и врачи наказали ему остерегаться ручки и пера пуще укола в зрачок. Но дал бы ему бог столько денег, сколько он мог бы даже натощак изобразить на бумаге вот этой рукой.
И три сожителя, которые только что заключили между собой нерушимый союз, поздно ночью, почти на рассвете, пожелав друг другу спокойной ночи и сладких снов, разделись и улеглись в постель. И кто знает, были ли на свете люди, которые спали так крепко, так сладко, которые видели бы такие золотые сны, какие явились нашим трем приятелям в эту ночь, в этой прокуренной темной комнатушке, почти под самым чердаком.
Примечания
1
Владелец кафе в Киеве в дореволюционные годы.
2
Жить и дать жить другому.
3
Например
4
Евреи очень благородная нация
