опять какого-нибудь Иоселе-соловья. Однако чудеса нынче кончились, и такого соловья ему уж не найти.
Городок Стрищ стоит на том же месте, а Берл-Айзик теперь состоятельный хозяин, владелец собственного дома и лавки. Зимой он носит шубу на лисьем меху, и в синагоге у него место у восточной стены. В местечке он — целая шишка. «Наш Берл-Айзик!» — говорят здесь о нем.
В местечке Макаровке много лет подряд можно было встретить на улице или в синагоге высокого, худощавого человека. Поверх расстегнутой рубахи он носил большой желтый талескотн, его редкие волосы покрывала странного покроя шляпа. Горло у него было всегда повязано теплым шарфом, глаза прикрыты синими очками, на одной ноге был ботинок, на другой сапог. Он заходил в первый попавшийся дом, не говоря ни слова омывал руки и, сотворив молитву, садился за стол, ожидая, когда ему подадут что-нибудь поесть. А поев, он опять творил молитву, вставал и безмолвно уходил прочь. Очень редко он говорил с кем-нибудь. Но еще реже становился лицом к стене и начинал петь, но так чудесно, так замечательно, с таким чувством, так мастерски, что прохожие бросали все дела и останавливались послушать, как «сумасшедший изображает кантора». Однако человек этот очень редко допевал до конца. На самом интересном месте, забравшись на самые верхи, рассыпавшись трелями, он вдруг, бывало, захохочет, начнет мяукать кошкой, лаять по-собачьи, а то захлопает в ладоши, как петух крыльями, и глуповато закричит — «кукареку!» Все прямо-таки мертвели при этом.
Женщины, глядя на него, качали головами и, утирая слезы, благочестиво говорили:
— Нечего сказать — Б-жье созданье, грешный человек! Глядите, люди, что может стрястись! Такое дарование! И что же? Вселился в него злой дух, и все тут — да минет нас эдакая напасть! Горе отцу и матери его, где они там есть! Господи, покарай меня лучше смертью, чем эдакой казнью!
Мужчины относились к нему с большим состраданием — кормили, поили его, иной раз давали старую рубаху, какие-нибудь обноски, а то и грошик сунут. Страдания причиняли безумному только мальчишки, — тут уж на его долю приходился целый пуд лиха. Озорники гнались за ним ватагами, не давали ни минуты покоя, толкали, щипали, хватали за волосы, давали щелчки и кричали вслед во все горло:
— Соловей! Ты соловей, петух или аист? Спой нам что-нибудь, черногуз!
Но человек этот все хладнокровно сносил, даже не морщился, не вступал ни с кем в пререкания, только, высоко вскинув голову, шагал и шагал вперед, гордо поглядывая на окружающих сквозь синие очки, словно весь великий, неоглядный мир — его вотчина.
Всем, конечно, понятно, что это был Иоселе-соловей.
1886
ПРИМЕЧАНИЯ
Роман «Иоселе-соловей» был написан Шолом Алейхемом в 1889 году и напечатан в изданном им сборнике «Ди юдише фолксбиблиотек» (Еврейская народная библиотека), книга вторая, 1889.
Фактически указанный сборник вышел в свет в начале 1890 года, так как в своем письме от 23 января 1890 года к Менделе (см. прим. к «Стемпеню») Шолом-Алейхем пишет: «Библиотека» у меня словно кость в горле; ни туда ни сюда, — когда все уже готово, умирает у типографа ребенок…» И только в своем письме от 23 марта 1890 года он сообщает тому же Менделе, что: «Слава Б-гу, сегодня закончено экспедирование «Библиотеки».
В своем письме от 18 июля 1889 года к С. Дубнову (см. прим. к «Стемпеню») Шолом-Алейхем пишет: «Вскоре я приступаю к печатанию второго тома «Библиотеки»… Я сам написал роман «Переле»[4], который стоил мне полгода работы и, кажется, нескольких лет жизни. Я никогда еще так не трудился над произведением, не отделывал со всех сторон вещь так тщательно. Характер моего нового романа лирический. При всей моей склонности к веселому юмору нет у меня настроения дурачиться в теперешнем нашем социальном положении, в особенности, когда я нахожу и выкапываю в той жизни, которую я описываю, такие перлы, как Переле…»
При последующем издании романа Шолом-Алейхем внес небольшие стилистические исправления и примерно в восьми местах сократил текст общей сложностью на треть печатного листа.
