далеко-далеко отсюда – слыхали такое? И что после того, как они, бог даст, обвенчаются, пишет он, они сами приедут обратно… Как вам нравится такое письмо? О моей жене и говорить нечего: она три раза подряд падала в обморок; ведь это из-за нее весь скандал. Рейзл-то ведь ее племянница, а не моя. «Вот, – говорю я ей, – вскормили змею на груди». Ну и, конечно, отвел немного душу, отчитал ее, как полагается, по заслугам. Ну что ж, хоть бы и так!
Мне, конечно, незачем вам рассказывать, как во мне все пылало – вы и сами это понимаете, Как же это, ну как же так? Берешь в дом сироту, чужого человека, голую, босую, воспитываешь, хочешь облагодетельствовать, а она вон что выкидывает, совращает с пути истинного сына моего родного брата. Я кричал, топал ногами, волосы рвал на себе – чуть с ума не сошел. Но потом одумался – чего собственно я добьюсь своим криком и чем мне поможет топание ногами? Надо что-либо предпринять, может, я их еще захвачу, может, как-нибудь удастся избежать беду. Бросился я к начальству, подмазал кого следует и преподнес такое: жила, мол, у меня племянница, такая-то и такая-то, и вот она обокрала меня, подговорила сына, приемыша моего, и сбежала вместе с ним неизвестно куда. Я сыпал деньгами, разослал во все концы, по всем городам и местечкам депеши. И господь смилостивился, их все-таки застукали. И где, вы думаете? Недалеко от нас, в одном маленьком местечке. Ну, в добрый час!
Когда дошла до меня весть, что их поймали, мы отправились с начальством прямо туда, в местечко. Что уж там рассказывать о нашем путешествии! Я был полон тревоги, я дрожал – ведь все может случиться, а вдруг они уже там обвенчались, тогда ведь, как говорится, пропала корова вместе с веревкой. Наконец, мы с божьей помощью приехали – нет, они еще не обвенчались. Однако новое несчастье: так как я заявил, что меня обокрали, их пока что засадили. Засадили, значит, – опять мне плохо. Я стал кричать, что обокрала меня она, племянница, а он, то есть сын мой, – ведь он считается моим сыном, – совершенно чист. Его уже хотели выпустить, Пейсю моего, и вдруг он заявляет: «Если уж крали, говорит, то крали мы вместе». Слыхали такое? Это она, конечно, выродок этот, надоумила его так сказать. Вот бездельница!
Ну, можно ли после этого быть добрым? Стоит ли обращать внимание на какую-то несчастную сироту? Нет, я вас спрашиваю – стоит ли? Что говорить. Немало крови из меня выпили, пока я их высвободил, ведь ради него я вынужден был и ее обелить. И мы приехали домой… Ну что ж, хоть бы и так!
Разумеется, к себе в дом я ее уже не пустил. Я снял для нее комнату со столом в деревушке, у ее же родственника, Мойше-Меера, простого человека, деревенского жителя, а Пейсю я забрал домой и долго пробирал его: «Ну, где же это видано! Я беру тебя в дом, усыновляю, родным сыном делаю, откладываю для тебя несколько тысяч, назначаю тебя своим наследником и все прочее, а ты устраиваешь мне такой скандал». – «Какой же тут скандал? – говорит он мне. – Она вам – племянница, я вам – племянник – мы птицы одного полета». – «Да что ты с ней равняешься? – говорю. – Твой отец, говорю, был мне родным братом и порядочным человеком, а ее отец, да простит он меня, – шалопаем, картежником». Гляжу – жена моя падает в обморок. Крик, шум, тарарам. Что случилось? Она, оказывается, не может слышать, когда так отзываются о муже ее сестры. «Они уже оба, – говорит она, – в лучшем мире, и пора их оставить в покое». Слыхали такое? И все же он был, говорю, да простится мне, настоящим выродком!» Она опять в обморок. Вот несчастье, прямо наказание какое-то; в своем же доме – и нельзя слово сказать… Ну что ж, хоть бы и так!
Короче говоря, Пейсю я как следует прибрал к рукам, стал следить за ним, с глаз не спускал, чтобы он мне как-нибудь снова не выкинул такой же фокус. И мне удалось, с божьей помощью, направить его на путь истинный, – он дал себя уговорить и сделался женихом в добрый час. Невеста не из ахти какого дома, но все же хозяйская дочь. Тут тебе и свекор, и имя, и приданое, и то, и другое… Словом, как подобает мне. И я был уже, что называется, на седьмом небе. Замечательно ведь, не правда ли? Не спешите, однако, вы еще услышите историю.
Прихожу однажды из лавки позавтракать, мою руки, сажусь к столу, смотрю – нет Пейси! У меня сразу мелькнуло подозрение: может, он снова удрал. Я к жене: «Где Пейся?» – «Не знаю», – говорит. Закусил я и бегу сразу в город. Туда-сюда, никто ничего не знает. Снаряжаю человека в деревню, к родственнику Мойше-Мееру, узнать, там ли Рейзл. А тот отвечает мне письмецом, что Рейзл еще вчера уехала, сказала: в город, на родные могилы. Тут, как вы понимаете, я все изложил, весь свой гнев излил на нее – на жену, конечно! Ведь это из-за нее все несчастья – племянница-то ведь ее!.. Ну что ж, хоть бы и так!
Бегу в полицию, рассылаю повсюду депеши, отряжаю людей, сыплю деньгами – нету их, как в воду канули! Я мечусь, кричу, выхожу из себя – ничего не помогает! Одним словом, прошло целых три недели, я чуть с ума не сошел. Вдруг получаю письмо с поздравлением. Они, оказывается, поженились в добрый час, и теперь уж им бояться меня нечего. Слыхали такое! Теперь их уже никто не станет преследовать и возводить на них поклепы. Слыхали такое! Они любили друг друга с самого детства и сейчас, слава богу, достигли того, о чем мечтали. А чем они будут жить? Об этом пусть не беспокоятся: он готовится к экзаменам, чтобы поступить в университет, будет учиться на врача, а она уже учится на акушерку. Слыхали такое! А пока они оба дают уроки и зарабатывают около пятнадцати рублей в месяц. Квартира обходится им в шесть с полтиной, восемь рублей они платят за стол, а там, есть бог в небесах! Слыхали такое? «Ну, ладно же, думаю, вы раньше, милые, наголодаетесь хорошенько, а потом, когда станете у меня просить, я вам покажу, кто из нас старше». А жене говорю: «Теперь ты, наконец, видишь, что значит горький корень? От такого папаши, говорю, шарлатана и картежника, разве можно было ожидать лучшего!» И еще много подобных колкостей наговорил я ей, а она хоть бы слово в ответ. «Ведь, бывало, говорю, падаешь в обморок, как только я слово скажу о твоем шурине, отчего же ты теперь не упадешь в обморок?» Как в стену, ни слова не скажет. «Думаешь, я не знаю, что ты с ними заодно, говорю я, что у вас одна рука и что все это твоего ума дело?» Молчит, ни слова не возражает. И что она мне может возразить, когда чувствует, что я прав? Она знает, что я возмущен: чем это я заслужил, чтобы мне за мою доброту платили злом?… Ну что ж, хоть бы и так!
Вы, верно, думаете, тут уже и конец! Погодите, дальше еще занимательней.
Прошел год. Письма-то они мне шлют, но денег не просят. И вот получаю поздравление – Рейзл родила мальчика, и нас приглашают на обрезание. Тут я говорю жене: «Поздравляю тебя, замечательное событие, говорю, и нарекут его, верно, в честь твоего милого шурина». Она – ни слова, только побледнела, оделась и ушла прочь из дому. Ну, думаю, ничего, скоро вернется. Жду час, жду другой, третий, четвертый, уже вечер, уже глубокая ночь – а ее все нет. Так! Хороша история! Одним словом, она уехала к ним, и вот уже скоро два года не приезжает и даже не думает о возвращении. Слыхали вы что-нибудь подобное? Вначале я все ждал, может, она все-таки весточку пришлет. Когда же увидел, что ждать нечего, я сам настрочил ей письмо. «Ну, на что это похоже, – писал я ей, – ты ведь меня перед всем светом осрамила!» – «Ее свет, – отвечает она, – там, у ее детей…» Слыхали такое! А внучек – они его назвали не как-нибудь, а Гершеле, в честь моего брата Гершеля, – внучек этот ей милее и дороже всего. Такого Гершеле, пишет она, не найдешь, если объедешь весь свет из конца в конец. А мне она желает, чтобы я прожил старость в чести и довольстве, но один, без нее. Слыхали такое!..
Тут я пишу ей еще раз и еще раз, категорически заявляю, что и гроша ей не стану высылать. А она мне в ответ: ей мои деньги не нужны. Слыхали такое! Я ей снова пишу, что лишаю их всех наследства, все деньги отдам на благотворительные нужды. Недолго думая, она отвечает, что никаких претензий ко мне не имеет, – слыхали такое! – что живет она у детей в почете, дай бог дальше не хуже, что Пейся поступил в университет, а Рейзл уже скоро будет акушеркой. Они зарабатывают теперь ни больше ни меньше как семьдесят рублей в месяц. Слыхали такое! А насчет того, что я собираюсь лишить их наследства, то она не возражает, если я хоть сегодня отдам все свое имущество кому мне вздумается, пусть даже на церковь пожертвую – слыхали такое! И заканчивает она тем, что я настоящий безумец, что люди должны выкатать меня в перьях за все штуки, которые я натворил. «Ну, какое тут несчастье, – пишет она, – если сын твоего брата взял дочь моей сестры? Чем это тебе не по нраву, старому дурню?» Слыхали такое! «Если бы ты был здесь, – пишет она, – и посмотрел бы на ребенка, на Гершеле, как он пальчиком показывает на дедушкин портрет и лепечет «дедя», ты бы, пишет, сам себе три оплеухи влепил…» Слыхали такое! Так вот пишет она мне оттуда… Ну что ж, хоть бы и так!
Скажите мне теперь, можно ли такое вытерпеть? Понимаете ли вы, какой огонь во мне горит, когда я прихожу домой и блукаю там один-одинешенек в четырех стенах? Я начинаю рассуждать: «Зачем, скажите на милость, жить на белом свете? Чем заслужил я такое? За что суждена мне такая старость? За что? За мою доброту? За подлый мой мягкий характер?…» Простите, когда я начинаю об этом говорить, меня слезы душат, обидно, не могу, никак не могу говорить!..
