Шолом-Алейхем
Нельзя быть добрым
– Нет, нельзя быть добрым! – говорит мне солидный человек с шишкой на носу, берет у меня папиросу и закуривает. – Вы понимаете, что я вам говорю, нельзя быть добрым! Вот из-за моей доброты, из-за этого подлого моего мягкого характера я себе наделал большую беду, в собственном доме лихо вскормил, и не одно лихо, а целых два. Вот послушайте! Сподобил меня бог свершить благое дело, послал двух сироток – девочку и мальчика. Господь покарал меня, не дал потомства, вот я его, значит, сам и добыл. Взял чужих детей, облагодетельствовал, вывел в люди, а теперь они мне камнями отплачивают.
Раньше всего я вам должен рассказать о девочке-сиротке, откуда она взялась. Случилось это так. Была у моей жены младшая сестра, звали ее Перл. И была эта Перл, нужно вам сказать, на диво хороша. Они все красивые. То есть моя жена еще до сих пор красивая женщина. За красоту-то их и брали без приданого, как есть, золотом осыпали… Ну что ж, хоть бы и так.
Когда она выходила замуж, свояченица моя, все в один голос кричали, что она будет как сыр в масле кататься, что такое счастье бывает только раз в сто лет. И в самом деле, сын богача, который должен был наследовать дедушке-богатею, да богатому отцу, да бездетному дяде – одним словом, кругом богачи. Ну, что ж! Беда только в том, что сам юноша оказался черт знает чем. Вообще говоря, он был очень даже славным молодым человеком, неглупым, далеко не невеждой, с мягким характером, общительный и веселый. Но в чем же дело? Шалопай! Да простит он мне, – он ныне в лучшем из миров. И еще какой шалопай! Любил картишки. Да как любил! Душу готов был отдать. Ради карт готов был сто верст пешком пройти… Сначала – «шестьдесят шесть», еврейское «очко», «стукалка», «девятка» – только со своими, раз в месяц, в долгие зимние вечера. А потом пошло все чаще и чаще, стал играть с какими-то молодыми людьми, с босяками, с шантрапой, бездельниками, лодырями. А где карты, там, надо вам сказать, уже все остальное, там любые пороки. Кто уж обращает внимание на вечернюю молитву, на хождение с непокрытой головой, на нарушение субботы и на другие подобные вещи, касающиеся благочестия! А Перл, свояченица моя, как на грех, была женщина набожная, скромная и, понятно, не выносила его милых повадок и всех этих штучек. Дни и ночи проводила она, уткнувшись в подушку, оплакивала свою горькую долю. И плакала она так долго, пока не стала прихварывать, вначале легко, потом сильней и сильней. Одним словом, умерла Перл. Ну, что ж, хоть бы и так!
Перл умерла и оставила ребенка, девочку лет шести-семи. Отец пропадал в это время где-то у черта на куличках, в Одессе. Он до того втянулся в карты, что спустил все свои деньги, отцовы деньги, да еще дедушкино наследство, – одним словом, ничего не осталось. Понимаете, он даже в тюрьму как-то угодил. Потом он шатался по белу свету, пока не заболел какой-то странной болезнью, да так его и похоронили в дареном саване. Вот вам и конец всей семьи! И вот таким-то порядком у меня и очутилась дочка ихняя Рейзл – бедная сиротка. Я взял ее еще ребенком, потому что своих детей, видите ли, у меня нет, – покарал господь, – пусть, думаю, она будет у меня ребенком. Как будто хорошо, однако все, что слишком хорошо, к черту годится! У другого человека такая сиротка росла бы на кухне, помогала бы в доме, ставила бы самовары, была бы на побегушках и тому подобное, а у меня она, как родное дитя, – такое же платье, такие же башмаки, все такое же, как у жены; да что говорить – наравне с нами, за одним столом ела… Ну что ж, хоть бы и так!
Позже, когда эта самая Рейзл подросла, я отдал ее учиться. От правды никуда не уйдешь – это был способный ребенок, тихий, честный, добрый, умный и красивый, исключительно красивый ребенок. Я ее искренне любил, действительно как родное дитя. Но вы ведь знаете, дети растут, как грибы. Не успеешь оглянуться, – эге! – уже нужно думать о свадьбе. И-, как на грех, племянница моя росла буквально как на дрожжах, высокая, красивая, здоровая, стройная, настоящая роза. Жена понемногу откладывала к свадьбе всякое добро – рубашки, простыни, наволочки. Я со своей стороны иначе и не думал – дам ей несколько сот рублей в приданое. И ее начали сватать. Кого посватать такой девице, сироте? Родителей нет, отец, да простит он меня, был у нее не из важных, больших тысяч за ней я тоже дать не могу. Значит, нужно ей подыскать ровню, такого человека, который мог бы ее прокормить. Но где же найти жениха, когда о приличной партии и говорить нечего, а ремесленника я ни в коем случае не желаю, она ведь, как-никак, родня мне, жениной сестры дочь! И вот послал нам бог паренька одного, приказчика лет двадцати с небольшим, который уже зарабатывает хорошие деньги, умеет беречь деньги, и они у него водятся. Короче говоря, поговорил я с пареньком – да, дело идет на лад, честное слово. Она ему даже нравится. Поговорил с ней – куда там! Каменная стена, и только. Он ей не нужен, она его не хочет – и баста! Кто же, говорю, тебя возьмет? Не внук ли барона Гирша? Молчит как стена. Опустила глаза и молчит… Ну что ж, хоть бы и так!
Здесь я вынужден прервать мою историю и рассказать вам новую историю, которая связана с этой самой историей; то есть эта история и та история – одна история.
Был у меня младший брат, Мойше-Герш, и приключилась с ним история – как видите, у меня история на истории. Пошел он однажды в пятницу в баню, вздумал там окатиться холодной водой, но не про нас будь сказано, ухватил шайку с кипятком, опрокинул себе на голову, сжегся и, промучившись дней восемь, помер. Остались после него жена и ребенок, мальчик лет шести, по имени Пейся. Не прошло и полугода, к вдове стали заглядывать сваты. Это меня так задело, что я отправился к ней, к моей невестке, и сказал: «Если ты намерена выходить замуж, то отдай мне ребенка». Она для виду поломалась немного, будто и слышать об этом не хочет. Потом, гляжу – сдается, и в конце концов я добился своего. Она отдала мне ребенка, а сама уехала в Польшу, вышла там замуж и живет, говорят, неплохо… Ну что ж, хоть бы и так!
Стало быть, господь благословил меня уже и сыном тоже. Я говорю «сыном», потому что я его и в самом деле усыновил. А мальчик оказался способным, на редкость способным. Ну, он сын моего брата, и хвалить мне его как будто неудобно. Но можете мне поверить на слово, такого второго Пейси – не скажу, что во всем мире, но у нас в городе да еще в ряде других городов и губерний, – уверяю вас, не найти. Он умеет все – читать, писать, считать… Хотите по-французски? Говорит по-французски. Хотите, чтобы он сыграл на скрипке? Пожалуйста! Он сыграет и на скрипке. Ну, а затем, не сглазить бы, он и высок, и строен, и красив лицом, и… и… и… Одним словом, сказано хорош, значит хорош. К тому же я собирался дать ему несколько тысяч целковых, ведь он – сын моего брата, усыновлен мной, почти мой сын, можно сказать, происходит не из какой-нибудь такой семьи. Имеет он, стало быть, право на хорошую невесту, как, по-вашему? Конечно, ему предлагали самые лучшие, самые замечательные партии в мире, и я еще перебирал. А как же? Вот так просто взять да и отдать этакого молодца?… Ну что ж, хоть бы и так!
Словом, предложения сыпались со всех концов света: из Каменца, из Елисаветграда, из Гомеля, из Лубен, из Могилева и из Бердичева, и из Каменки, и из Брод. Меня золотом осыпали: десять тысяч, и двенадцать тысяч, и пятнадцать тысяч, и восемнадцать тысяч – я буквально не знал, куда мне кинуться. Но тут я подумал: зачем мне забираться в чужие края, неизвестно куда и к кому? Лучше, как говорят, ближний сапожник, чем дальний раввин. Есть у нас в городе состоятельный человек, у него одна-единственная дочь, и даст он за ней приданого добрых несколько тысяч, да и сама девушка очень симпатичная, и отцу хочется породниться со мной. Что же, скажете, плохая партия? Тем более что сватов у нас, слава богу, целых два, бегают они от меня к нему, от него ко мне и гонят в шею, – скорей, скорей, им некогда, у них у самих, понимаете ли, дочери на выданье, засиживаются… Ну что ж, хоть бы и так!
Короче, решено было встретиться для сговора. Но ведь нынешние времена не те, что прежние. Когда-то можно было свое чадо и за глаза засватать. Придешь домой, поздравишь – и делу конец. А теперь другая мода пошла, сначала нужно поговорить с детьми, чтобы они познакомились и сказали, нравятся ли они друг другу. Говорить с ними, правда, лишнее – они и сами знакомятся… Ну что ж, тем лучше! Вот я и спрашиваю однажды своего молодца: «Ну как, Пейсеню, нравится тебе такая-то?!» Он краснеет, как мак, и ни слова не говорит: «Э-э! – думаю себе, – молчание – знак согласия. Никакого ответа – тоже ответ». Вот ведь он покраснел, застыдился. Ну и порешили: сначала, по обычаю, соберемся вечерком у невесты, а потом – у меня. Чего еще нужно? Печем коржи, как полагается, и готовимся к торжественному ужину. Ну что ж, хоть бы и так!
И вот однажды встаю утром, подают письмо. Откуда мне письмо? Какой-то балагола привез. Беру письмо, вскрываю его, читаю, и у меня темнеет в глазах. Хотите знать, какое это было письмо? А вот сейчас услышите. Пишет мне, оказывается, Пейся, просит не сердиться, что он уехал с Рейзл, – слыхали такое? – без нашего ведома жениться – слыхали? И чтобы я даже не пытался искать их, пишет он, так как они уже
