этом самом месте, не встать с этого места, честное слово!..
— Ага, ты уже клянешься? Ну, значит — это ложь! Довольно, довольно, Осип!
Спокойной ночи! Мы уложили всех наших героев. Теперь они должны отдыхать и вкушать сладкий сон после всех глупостей и нелепостей прожитого дня. Я полагаю, что и романисту положен предел, до которого ему разрешается следовать вместе с читателем за своими героями. С нашей стороны и так уж не очень деликатно, что мы разрешили себе подслушать, о чем толкуют между собой наши благородные герои, ложась спать. Покидая дом Сендера, мы имеем право говорить, обсуждать, жалеть или осмеивать всех, с кем познакомились, — никто не может нам этого запретить. На то я — писатель, а вы, мой милый друг, на то и читатель, чтобы мы с вами судили о других. А другие пусть судят о нас, как хотят и сколько хотят…
Спокойной ночи!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Я очень доволен, что имею возможность начать эту главу, как настоящий романист, и показать моему милому читателю душераздирающие сцены и трогательные картины, ни в чем не отставая от моих коллег- романистов, которые давно прославились и с которыми я ни в какой мере не могу равняться. Ведь их мизинчик толще моих бедер, и проживи я еще хоть сто лет, мне не написать таких прекрасных романов, какими может гордиться наша новая еврейская литература, ни в чем не уступающая другим литературам. Но я надеюсь на всевышнего. Я верю, что придет, с божьей помощью, время, когда эти прекрасные романы будут целыми вагонами отправлены куда-нибудь далеко-далеко. И я думаю, что тот, кто приобретет их, наверно заработает массу денег на этом бумажном предприятии… Я представляю себе печальное положение наших романистов (если только они доживут до этих дней), их вытянутые физиономии, когда они увидят, как их произведения упаковываются в мешки и тюки, как грузчик подхватывает целую кипу в высшей степени интересных романов, в четырех частях, с эпилогом и посвящением в стихах, и швыряет в вагон! Прости-прощай, светлокудрые герои, страшные злодеи, еврейские графы и бароны, необузданные миллионеры, одичалые еврейские ростовщики, не существующие в природе и поставленные на высокие ходули безудержной фантазией этих приказчиков, называющих себя авторами, писателями, романистами!.. Но должно пройти еще довольно много времени, пока еврейская публика поймет, как долго ее кормили чепухой, пичкали просто трухой; пока приказчики от литературы возьмутся за свои старые профессии и перестанут пачкать чистую бумагу. А пока не настали еще эти счастливые времена, и мы попытаемся преподнести читателям романтическую сцену в том же духе, — как сюрприз, как премию к нашему произведению.
Итак, была чудесная, роскошная ночь. По небу плыла прекрасная луна (радующая всех влюбленных), бледный лик ее склонялся вниз и глядел на грешную землю, как свидетель всех низостей, совершенных суетными людьми. Звезды, подобные брильянтам, рассыпались по чистому голубому небу, на земле царила жуткая тишина, точно природа со всеми своими творениями уснула тяжким сном, точно все на земле вымерло. Не слышно было голоса человека, пения птицы, лая собаки, шороха травы, шелеста ветвей.
В прекрасном городе N, где разыгрывается наша изящная история, все спало безмятежным сладким сном.
И только я, автор этой книги, один только я в целом городе бодрствовал в эту прекрасную летнюю ночь. Один-одинешенек, углубленный в размышления, бродил я по улицам в поисках литературного материала. Но сколько я ни думал, я не мог придумать ничего, что годилось бы для романа. Однако бог все-таки сжалился над молодым писателем, и глаза мои узрели какие-то черные сгрудившиеся фигуры… Фигуры эти все приближались, и мне показалось, что я вижу мертвецов, одетых в черное. Мертвецы как будто говорили между собой, спорили, ссорились; они теснились вокруг погребальных носилок, и я мог бы поклясться, что каждый подносил ко рту что-то вроде бутылки, затем передавал другому, другой третьему и так далее. Мороз пробежал у меня по телу, волосы стали дыбом. Я хотел бежать, но ноги не слушались меня. По сей день не могу понять, как я не умер со страху! Но представьте себе мое изумление, когда эти мертвецы с носилками подошли совсем близко и я узнал их!
— Добрый вечер! Это вы, члены погребального братства?
— Добрый вечер! Да, это мы, мы.
— Откуда? Куда?
— С кладбища к реб Сендеру. Залмен! Где инструмент? У Лейви-Мордухея? Поставьте носилки и давайте-ка сюда бутылку, глотнем по капельке.
— Реб Рефоел, что вы говорите, умер реб Сендер?
— Умер не умер — это не наше дело: за нами послали, и мы идем. Не ради удовольствия, конечно. Когда обращаются к старшему погребальщику Рефоелу? Когда нужно на тот свет… Михоел, есть у тебя понюшка табаку?
— Так!.. Значит, реб Сендер тоже ушел в лучший мир? Жаль, право, реб Рефоел.
— Жаль? Почему? У него был жирный живот? Пусть черви радуются… Уйти от смерти трудновато, а на кладбище места хватит, боже мой!.. Ребята, пошли! Хватит вам хлебать, оставьте немного на после. Жена Сендера славная женщина. Ведро спирту она, наверно, выставит. А? Хорошо бы разделаться с ним до рассвета… Как вы думаете, который теперь час?
— Около двенадцати, реб Рефоел.
— Как? Двенадцать? Ребята, а ну, ребята, торопитесь! Айда!
Неожиданное известие о смерти Сендера так сильно поразило меня, что я пошел за людьми из погребального братства, не задумываясь, куда и зачем иду. Пока Сендер был жив, я мало им интересовался, но когда я услыхал, что он умер, у меня сердце защемило и оборвалось. Чему вы удивляетесь? Человек живет, ест, ходит и вдруг — на тебе! Как может это не трогать? Тем более такой Сендер, который… который…
Но давайте лучше послушаем, что говорят в городе, что говорит народ, — все эти кучки евреев, которые стоят вокруг дома реб Сендера, во дворе реб Сендера, в доме реб Сендера.
— Какая масса народу, не сглазить бы!
— Недаром мы, евреи, народ жалостливый.
— Что же вы думаете, он действительно заслужил, чтоб ему были оказаны почести?
— Что? Чем он их заслужил?
— Как, а благодеяния, которыми он осчастливил город? Разве это не было большой милостью?
— Благодеяния? Какие благодеяния?
— Может быть, вы скажете, он щедро помогал бедным?
— Что это значит, по-вашему, реб Меер, помогать бедным?
— Или давал крупные пожертвования?
— Не знаю, чего вы хотите?
— И к тому же, быть может, вы скажете, что он был человек образованный?
— Да, мировой гений! А как же, господи!
— Но зато он был богобоязненным человеком?
— Страшное дело!
— Тайный праведник, ха-ха-ха!
— Все вы большие праведники!
— Праведники, вы говорите? Наши дети тоже ходят с непокрытыми головами, как и дети реб Сендера, а? Что вы говорите, реб Хаим? Мой зять тоже курит в субботу*, да?
— И наши дочери тоже, вероятно, не носят париков*, да?
— Спасибо вам!
— Зачем нам все эти глупости, скажите, будьте добры? а что говорит староста?
