— И отчего тогда он умер?
— Не знаю, — очень тихо ответил Дюфур. — То ли структура протеина, то ли особый компонент его ДНК вызвал взрывной рост раковых клеток, то ли вирусы-переносчики — мы этого просто не знаем. — Дюфур потупился: — Я отпущения хочу, мне надо исповедаться!
— Нет!
Дюфур был в отчаянии. Укол Майку Гилфорту делал он сам. Когда он выдавливал содержимое шприца, Гилфорт следил за этим, и во взгляде его было безмолвное доверие. Молодой человек улыбался.
— Патер, я болен от своей вины!
Он отложил очередной плановый тест — на Маттиасе Кьельссоне, — хотя мать мальчика возлагала на этот тест последнюю надежду. Она смотрела на Дюфура, полная недоумения, но он не мог ей объяснить, да и не стал бы этого делать. Вначале он должен найти причину.
Патер Иероним содрогнулся от двойного расчета божественного планирования. С одной стороны, жизнь ограничивалась предопределенным числом делений клетки на основе длины теломеров на концах хромосом. Но если все-таки барьер был преодолен, начинался безудержный рост болезненных клеточных мутаций, пока они не умерщвляли организм.
Божественное Слово исполнялось в очередной раз. И эта часть Божественного плана была твердо прописана в Библии:
Пусть будут дни их сто двадцать лет.
Глава 21
Крис подогнал свой шаг под темп профессорши. Они прошли мимо Музея Пергамон, свернули налево, прошли вдоль задней стены Старого музея и затем снова свернули в сторону Люстгартена.
Он назвал свои условия для проверки табличек, и профессорша после некоторого колебания приняла их. Священник с совиным лицом запротестовал было против того, что его присутствие исключается, но потом смирился и ушел. Из его слов Крис понял, что он будет ждать ее в офисе Общества востоковедов.
— Нам налево, — сказала Рамона Зельнер, когда они проходили мимо западного фасада Собора. На другой стороне улицы располагался
Она пересекла мост Либкнехта, который соединял с городом восточную сторону острова Музеев. На другой стороне она остановилась, роясь в сумочке в поисках талона для оплаты парковки.
Крис использовал момент и оглянулся. Группа шумных туристов шла по мосту к автобусу или к отелю.
Среди них шагала одна парочка. В отличие от остальных, они были серьезны и ни с кем не разговаривали. Одеты были оба в черные кожаные мотоциклетные костюмы и тяжелые ботинки.
Мужчина был обрит наголо, в бровях болтался пирсинг, а на лице застыла не поддающаяся определению ухмылка. Ноздри молодой женщины тоже украшал серебряный пирсинг, а глаза были зловеще размалеваны — с красной обводкой на веках.
Они были еще на расстоянии десяти шагов, а Крис их уже вспомнил. Они довольно долго стояли на автобусной остановке рядом с рестораном.
Случайность.
Не случайность.
Крис отвернулся и стал смотреть вдоль улицы. Слева большой квартал из новых зданий с мраморными фасадами и обилием стекла, с улицы — въезд в подземную парковку, где профессорша оставила свою машину.
Дальше, в конце квартала, был перекресток, а за ним на другой стороне улицы начиналась обширная зеленая лужайка перед телевизионной башней.
— Сюда нам надо войти, — сказала Рамона Зельнер, когда они двинулись дальше, и в новоотстроенном квартале он увидел небольшой проход.
— Потом. Сперва я хочу убедиться, что ничего не случится.
Он ускорил шаг, дошел до перекрестка и повернул налево. Профессорша, ругаясь, еле поспевала за ним. Он несколько раз оборачивался, спонтанно останавливался у магазинов, ощупывал то, что было выложено на уличных прилавках, перебирал открытки на стендах.
— Нечасто мне случалось видеть столь ярко выраженную паранойю. У вашего психиатра надо отобрать лицензию. — Она стояла рядом с ним и смотрела на выложенные на стенде почтовые открытки с видами Берлина.
Крис ступил в широкий коридор следующего здания. Над входом яркими буквами было написано:
Отмеченная дорожка вела через разные помещения с аквариумами разной величины. Некоторые аквариумы Крис оставлял без всякого внимания, а у каких-то надолго задерживался. То и дело он оглядывался.
Профессорша безмолвно следовала за ним, избегая дальнейших комментариев после того, как он шикнул на нее, что смерть Форстера вряд ли была паранойей.
Дети прижимались носами к стеклам, отцы объясняли, что форель может жить только в проточной воде, а какой-то мужчина лет шестидесяти вслух пожелал себе в сковородку на Рождество одного крупного карпа.
Крис остановился, прислонившись к искусственной скале у края бассейна: он ждал. Каждый, кто совершал экскурсию, должен был неизбежно пройти мимо них.
Немного понаблюдав, Крис так и не заметил ничего подозрительного, но, тем не менее, он хотел подождать еще пару минут.
— Вот вы сказали, что текст содержит часть десяти заповедей в их основном виде и это якобы делает его таким актуальным для религии и таким интересным для науки. Что вы имели в виду?
— Что-то вы поздно вспомнили. Я была уверена, что вы сразу же спросите об этом.
— Брандау казался таким раздраженным — мне не хотелось его провоцировать. Для меня важнее было, чтобы мы пришли к соглашению. Но теперь-то вы можете мне это сказать?
Рамона Зельнер посмотрела на подплывающего ската:
— Что вы знаете о десяти заповедях или о Библии? Или, вернее сказать, о возникновении Ветхого Завета?
Крис задумался.
— В нем закреплено Слово Божье — когда-то кем-то записанное. Так говорит церковь. — Он смутно вспомнил, что были такие вопросы и противоречия, которые его пастор просто отметал. Позднее это все отступило на задний план, перестало иметь значение. Столько времени прошло.
— Понимаете ли вы, что Декалог, то есть десять заповедей, является воплощением ветхозаветного Закона?
— Ну, раз вы так говорите…
— Если рассматривать текст десяти заповедей с точки зрения ученого и анализировать его с разных сторон, то неизбежно приходишь к выводу: источником было не Божье Слово, а предостережения пророков,
