Код Вавилона

Марвин принял такой выход из положения и кивнул себе за спину:

— Месье Лавалье — моя правая рука, кроме того, он эксперт по древним языкам. А почтенный Томас Брандау, как и вы, человек церкви. Он тоже читает тексты на древних языках. И поддерживает дела Преторианцев в Берлине.

— Так-так.

Монсеньор Тиццани запрокинул голову и оглядел главное здание. Стоящий на открытом месте замок с его ренессансным фасадом был построен в конце XIX века. Здание было метров семьдесят в длину, двадцать в ширину и подразделялось на пять конструктивных элементов. По бокам замок был одноэтажный, к середине следовали двухэтажные участки, которые переходили в более узкую трехэтажную среднюю часть. На крышах всех частей здания торчали десять труб.

— Ваши реставрационные работы поистине грандиозны, — негромко заметил священник Римской курии.

— Соразмерно Преторианцам, — довольно сказал Марвин и жестом пригласил гостя в дом.

— Вам известно, что думают об этом ваши противники, — пробормотал монсеньор.

— У меня нет ни одного противника, которого можно было бы воспринимать всерьез! — Марвин самодовольно улыбнулся. — Преторианцы — сплоченный орден. В Риме же случается и по-другому…

Генри Марвин решил основать европейскую резиденцию Преторианцев в Фонтенбло десять лет назад, когда ему было предложено это гигантское имение в пятидесяти километрах к юго-востоку от Парижа.

Исторический город, в королевском замке которого Наполеон Бонапарт отрекся от престола, находился достаточно близко от Парижа. При этом местечко с двадцатью тысячами жителей было на редкость спокойным и удаленным от суеты метрополии.

— Ваши противники говорят, что вы разбазариваете деньги братства мирян!

— Чепуха. Просто удачная покупка. Но задним числом можно извратить все что угодно. — Этой покупкой Марвин обеспечил одному несчастному графу роскошный закат жизни после того, как тот потерял на биржевых спекуляциях остатки своего состояния.

Имение стояло на краю обширной зоны отдыха площадью в 25000 гектаров неподалеку от Фонтенбло.

Они вошли в замок, в средней части которого размещались залы для приема, тогда как два холла налево и направо вели к комнатам.

— Как дела с признанием ордена? Продвинулись ли мы хоть на несколько шагов?

Они обедали, и Тиццани все время ждал этого вопроса.

— Братство мирян — Преторианцев Священного Писания, несомненно, получило бы больше поддержки, если бы во главе его, как в «Опус Деи», стояли рукоположенные священники. Вы простите мне мой прямой ответ?

— Римская курия, к счастью, определяет не все, — возразил Брандау.

— Немецкое епископство известно своей подчас критической и своевольной позицией, — ответил с мягкой улыбкой Тиццани. — Однако, насколько я помню, позиция Римской курии несокрушима как никогда.

Челюсти Марвина терлись друг о друга, как два могучих жернова. Тиццани был всего лишь проситель, а держал себя, как крупный феодал. Если он не привез нужного ответа, то может уходить отсюда прямо сейчас.

— В Ватикане есть шептуны, которые убеждают святого отца, что статус ордена, а тем более персональной прелатуры, для Преторианцев — ошибка. И что позиция нетерпимости нарушит компромисс и покой, найденный в отношениях между церковью и наукой.

— Если хотите знать мое мнение, это гробовой покой, — Марвин отпил глоток красного вина и с удовлетворением цокнул языком. — Мы поднимем мир из спячки.

Тиццани поморщился. Что замышляет этот безумец?

— Это требует больше времени, чем можно было ожидать. Папа настолько занят другими вещами, что до ваших выборов его согласие, пожалуй, скорее всего не последует…

— Тогда почему вы вообще здесь? — вскричал Марвин, не владея собой. — Вы опять хотите провести меня, как в Монтекассино? — Он ударил кулаком по столу так, что бокал с красным вином опрокинулся. Вино разлилось по белой камчатной скатерти, как лужа крови.

Тиццани утихомиривающе поднял ладони.

— Однако если заслуги ордена действительно настолько велики… Для того я и здесь: чтобы проверить…

* * *

Стены помещения были уставлены дорогими книжными стеллажами, искусная резьба которых изображала библейские сцены в миниатюре.

Книги стояли вплотную. Их было огромное количество, но книга была все же одна.

Библия.

— Преторианцы собирают по всему миру различные издания Священного Писания. Я сам слежу за каталогизацией вместе с одним ученым архивариусом, — Марвин кивнул в сторону Лавалье и Брандау. — Вы ведь этого не знали?

Они стояли перед свободным проемом между стеллажами. Его заполняла стеклянная витрина высотой метра два. Витрина на полметра выступала в комнату, так что ее содержимое можно было видеть с трех сторон. Маленькие датчики с внутренней стороны стекла выдавали электронную охрану.

На стеклянных полках в верхней части витрины стояли подставки, похожие на нотные пюпитры. Их было десять.

На пюпитрах лежали пергаментные листки. То были рукописные страницы с выразительным шрифтом — скорее рисованным, чем писаным. Краска шрифта поблекла.

— Как вы знаете, принято считать, что самый старый полный список Библии — это Кодекс В-19 Публичной библиотеки в Санкт-Петербурге, — сказал Марвин.

— «Кодекс Петрополитанус». Старейший полный текст на древнееврейском, — тихо произнес Лавалье. — Написан масоретами, комментаторами Ветхого Завета одиннадцатого века, которые вокализировали еще более древние библейские тексты, записанные консонантным письмом. — Голос Лавалье вибрировал от научного воодушевления.

— В одном существенном пункте я должен вам возразить, Лавалье. На самом деле Кодекс из Алеппо на несколько десятилетий старше и тем самым является старейшей редакцией исходной Библии. — Генри Марвин стоял перед витриной, широко раскинув руки. Его приземистая, крепкая фигура излучала безграничную гордость.

— Но она, к сожалению, сохранилась не полностью, — Тиццани улыбнулся. — Это и подчеркивалось в ответе Лавалье, не так ли?

— Она сохранилась полностью и содержит весь древнееврейский библейский текст, который по объему, правда, заметно меньше, чем библейский текст греческой диаспоры евреев, — Марвин улыбался, уверенный в себе.

— Неважно. Для нас, христиан католической церкви, Vulgata все еще является мерилом.

— Не надо обижаться, монсеньор Тиццани, — Марвин улыбался, забавляясь. — Здесь речь идет не о вопросах веры. Я говорю о культурно-историческом уникуме.

Лавалье весело рассмеялся:

— Во всяком случае, это факт: единой Библии нет. Перевод Иеронима из четвертого века тоже ведь был попыткой преодолеть разночтения между еврейской и греческой Библией.

Монсеньор Тиццани поднял ладони:

— Из какой Библии взяты эти листки?

— Это десять из отсутствующих ста девяноста двух листов Кодекса Алеппо, — голос Марвина сочился гордостью.