временем принял это как свой отличительный знак.
Он прочитал сообщение еще раз и покачал головой. Алазар был следственный судья, вызывающий доверие: из тех, кто не остановится ни перед какой дверью, если заподозрит там неладное. Поэтому полицейские симпатизировали ему, тогда как некоторые из неприкасаемых его за это ненавидели.
Главный инспектор, довольно хмыкнув, углубился в детали заявки. Этой операцией он решил руководить сам.
Генри Марвин, прижав мобильник к уху, расхаживал по комнате, то довольно гримасничая, то нервно посмеиваясь, то сжимая левую руку в кулак и боксируя им воздух. Его сияющий взгляд кочевал от Барри к Брандау и обратно.
Марвин говорил с Римом.
И Рим сообщал ему хорошие новости.
— Большое спасибо, дорогой монсеньор Тиццани. Передайте святому отцу, что для меня и для ордена большая честь — сослужить Святой Католической Церкви такую службу. Я могу вас заверить, что
Марвин отключил телефон и громко рассмеялся:
— Я добился своего! Свершилось! Это был наш славный монсеньор Тиццани. У него вчера вечером по возвращении состоялся разговор с папой. Недавно он еще раз звонил святому отцу. Старик страстно жаждет завладеть артефактами. Персональная прелатура
Барри не дрогнул ни единым мускулом. Марвин был человек вздорный, как дива, и теперешняя эйфория могла моментально обернуться своей противоположностью. Но если все идет так, как хочет Марвин, это сильно укрепит позицию Барри. Только его грязная работа сделала возможным этот триумф.
— Наконец-то! Наконец-то! Я так и знал! — Брандау захлопал в ладоши.
Марвин уселся в кресло и с признанием оглядел немца:
— Брандау, вы проделали хорошую работу. Сегодня я могу признаться: когда вы пришли ко мне полгода назад и заговорили об этом предложении, я поначалу принял вас за сумасшедшего. Но вы оказались правы. Рим должен изъять их из обращения!
— Я рад, что смог внести такой весомый вклад в успех
— В будущем вы возглавите немецкую секцию
— Святой отец?
— Да, Брандау. Он приедет во Францию. Тиццани только что сказал мне, что завтра святой отец посетит склеп базилики Сен-Бенуа-сюр-Луар, чтобы поклониться мощам святого Бенедикта. Тихий, маленький частный визит. Никакой шумихи!
В базилике, которая вновь наполнилась монастырской жизнью лишь в 1944 году, покоились останки святого Бенедикта, перевезенные во Францию из Монтекассино в VII веке ради спасения их от лангобардов.
Брандау улыбнулся. Фонтенбло лежало к северу от Сен-Бенуа и было практически по пути. Удобно.
Марвин довольно хрюкнул. Наконец-то все получилось. Артефакты у него, и он на расстоянии вытянутой руки от своей цели. В лице Зарентина, он же Рицци, он имел наготове в случае необходимости еще одного классического козла отпущения. Но до сих пор, по словам Брандау и Барри, полиция Германии не продвинулась ни на шаг ни по берлинскому нападению, ни по нападению на автобане.
— Что-то вы так мрачно поглядываете, Барри! Выкладывайте, что там у вас? — Марвин сверкнул взглядом на начальника своей службы безопасности, все еще выжидательно стоящего перед письменным столом.
— Лавалье исчез.
— Что это значит?
— Он все еще не вернулся. А намеревался сегодня в полдень быть снова здесь. Но его нет. Мы пытались с ним связаться. Он не отвечает.
— А в типографию звонили?
— Там все в порядке. Лавалье привез им последнюю корректуру вчера ночью, с тех пор машины и запущены в печать. Завтра утром тираж нам доставят.
Марвин поневоле вспомнил о банкротстве Лавалье.
— Он еще не разобрался со своей вчерашней реакцией. Если у него хватит ума, он подготовится к тому, чего я от него требую. В противном случае…
Жан Сантерье и Виктор Фэйвр кивнули своему начальнику в последний раз.
— Удачи! — пробормотал Поль Камбре, когда те взбирались по приставной лестнице на крышу автофургона. Фургон стоял среди деревьев непосредственно у металлической ограды высотой два с половиной метра, которая на этом месте огораживала имение
«Территория не просматривается. Если наши люди влезут на деревья, мы, конечно, всмотримся при помощи камер и инфракрасного излучения на пару метров вглубь, но до главного здания все равно не доберемся», — припомнил Сантерье свой собственный анализ, когда они обговаривали обстановку, и теперь этот анализ определял их действия.
— Что там видно на въезде? — спросил Камбре в свой микрофон.
— То и дело прибывают гости. Сейчас как раз въезжает очередная машина. Лавочка постепенно наполняется.
Главный инспектор глянул вверх на крышу, где ждали двое его ребят, и в знак подтверждения поднял вверх большой палец.
По показаниям Лавалье, территория охраняется свободно бегающими собаками. Но пока что они в процессе наблюдений не обнаружили ни одной и предполагали, что это связано с прибытием гостей. Этим шансом они и хотели воспользоваться.
Камбре не сомневался, что его люди управятся с собаками. Сантерье был в «черных пантерах» уже десять лет. Ничто не могло вывести его из равновесия с тех пор, как в Марселе, во время усмирения тюремного бунта, стоившего жизни двум охранникам, он — в качестве обменного заложника — ждал смерти в любую минуту. Дважды за четыре дня его выводили на казнь — для психологической пытки.
Его угловатое лицо с резкими чертами на большинство людей действовало устрашающе. Зачастую ему приписывали жестокость, хотя на самом деле он был опытным переговорщиком и умел разруливать критические ситуации с большим терпением.
Виктор Фэйвр был в «черных пантерах» всего несколько месяцев и считался многообещающим талантом. На десять лет моложе Сантерье, стройный и на редкость ловкий, в единоборстве среди «черных пантер» Фэйвр пока что был непобедим.
Фэйвр перемахнул через ограду первым и элегантно покатился по земле, устланной сухой листвой. После того как прыгнул и Сантерье, за ними полетели оба рюкзака. Лесная почва поглотила глухой звук падения.
Они надели рюкзаки и зашагали прочь. Сантерье держал план имения в голове и направился прямиком на запад. Сумерки должны были уступить место ночи через несколько минут. До того времени они хотели как можно ближе подобраться к основному зданию. Сантерье пустился бегом.
Обширное имение лишь кое-где было снабжено видеокамерами. Электронные ловушки здесь наверняка не применялись, поскольку тут водилось много мелкой дичи, которая бы то и дело вызывала
