Во что я верую

приборы — от радио телескопа до ускорителя частиц, соединенного с электронным микроскопом, — дают возможность увидеть совершенно иную картину неистощимого процесса углубления постижения мира.

Только что сделанное открытие самых последних частиц, не обладающих ни массой, ни энергией (чистые структуры, одним словом — дух) — высочайшее проявление этого феномена. В конце материи мы находим нечто, что неоспоримо наводит на мысль о разуме, о духе. Последний кирпичик в здании вселенной — это разум, разум вообще, который не может не наводить на мысль о его конкретных и частных формах.

4) Четвертое положение состоит в том, что мир — мир и я — не наделен бытием в себе; что, следовательно, мир и я должны возводиться к некоему Бытию в себе, которое не может не быть чем-то потусторонним, запредельным, трансцендентным от начала до конца.

Одно ныне достоверно: физика вселенной нуждается в квантовании времени. Стандартная модель космогенеза, так удачно сформулированная Стивеном Уайнбергом, предполагает наличие абсолютного начала, давностью в пятнадцать миллиардов лет. На худой конец вы могли бы возразить, что Большому Взрыву, нулевому времени предшествовало сжатие какой-то другой вселенной, но это было бы совершенной нелепостью, лишенной соотнесенности с тем, что предшествовало и что вызвало к жизни пространство и время; стандартная модель дает возможность сделать только одно утверждение по поводу существования такой воображаемой вселенной: она — коренным образом, полностью, всячески другая; добавлю, что с ней невозможно войти в соприкосновение; или же для установления такого контакта нужны неведомые до сих пор пути. Итак, стандартная модель не ушла в прошлое. Ее принимают 99 % физиков. До времени ноль нет ничего: есть только какие-то еще более странные системы. Должен ли я напоминать о существовании ныне отвергнутой системы Бонда, Голда и Хойла: стационарной модели, в которой сотворение мира идет непрерывно? Для преодоления физической энтропии и поддержки растущей негэнтропии космоса такая система предполагает постоянную поддержку в виде вновь возникающей материи и информации.

Итак, вам предоставляется выбрать между сотворением мира, начавшимся в каком-то исходном пункте, и сотворением, непрерывно сопровождающим вселенную; еще вероятнее кажется сочетание обоих путей, как это показано в книге Бытия.

Процесс познания испытал сильнейшее потрясение между 1850 и 1900 годами. Я не стану повторять, как это произошло[LXXVI]. Первым и на деле единственным, кто извлек из этого урок, стал Бергсон с его «Творческой эволюцией» (1907). Коль скоро познание покончило с суетной верой в порядок и возвращает времени его истинную психологическую природу, то для меня оказывается немыслимой замкнутая и самодостаточная вселенная. Она не может корениться сама в себе. Истинная вселенная, в которой я пребываю, — это самостоятельно возникшее Нечто — совсем другое и в совсем другом месте. В подтверждение этого я воспользуюсь неотразимым доказательством, выведенным моим коллегой и другом Клодом Тремонтаном[LXXVII].

Берется пресловутая теорема Парменида, которую достаточно приспособить к уровню наших знаний. В приближенном виде Парменид, двадцать пять веков назад, примерно в 500 году до Р.Х., говорил:

Бытие в его абсолютном виде не имеет начала. — Он имел в виду, что совокупность бытия не могла начаться, ибо если бы оно началось — до того как начаться, — то ничего бы не было. Это ничто всегда, как бы мы ни старались, представляет собой что-то. [Вспомните Бергсона: «Или же я представляю себе любую реальность как бы растянутой над не-бытием, точно на ковре».] Если бы вся совокупность бытия могла начаться, то ей предшествовало бы это немыслимое не-бытие, абсолютное небытие.

Но что-то не может выйти из ничего. Если не-бытие и существует — что нелепо, — то оно бесплодно. «Следовательно, если вы утверждаете, что в какой-то данный момент нет ничего, совершенно ничего, то ничего не будет и в рамках всей вечности».

Но есть какое-то бытие. Например — вселенная и всё, что в ней содержится. Никто никогда не думал, что бытие может возникнуть из не-бытия. Все по необходимости согласны с тем, что какие-то элементы бытия существовали всегда. Материалисты полагают, что вечным и нетварным бытием является материя. Идеалисты — что вечное и нетварное бытие — это Дух. Физикам кажется, что они установили, что физический мир ограничен во времени: как мы видели, это — следствие второго принципа термодинамики и теории относительности. Следовательно, коль скоро существует космическое бытие, у которого было начало, то необходимым образом должно иметься в наличии Существо, наделившее мир бытием. Становится понятной исключительная важность квантованного времени и восстановления времени в его векторной реальности. Сотворение мира, выступавшее как пробный камень, источник соблазна, нелепость и главное возражение на странные иудео-христианские верования, переходит в область общедоступной очевидности чувств и разума. Позиции христианской апологетики никогда еще не выглядели такими прочными, как это случилось начиная с 1965 года, с тех пор как Пензиас и Уилсон преподнесли нам на блюдечке с голубой каемочкой доказательство того, что у мира есть абсолютное начало. Но никогда апологетика еще не хранила столь глубокого молчания. Совпадение между подарком, преподнесенным наукой, и молчанием богословов представляет собой знаменательное свидетельство разброда и шатания, корни которых следует искать в другой среде.

5) Пятый принцип формулировать труднее. Это принцип нездешности и потусторонности. Какую бы систему мысли вы ни принимали, вы постоянно наталкиваетесь на невозможность включить в нее всё, иными словами — на принцип неполноты. Мы видели это на примере бытия мира. Если у мира было начало, — а он не может не иметь его: если мы станем поддерживать обратную точку зрения, то нам придется отречься от всей физики, — то он должен появиться из чего-то нездешнего, из какого-то «В начале было…». — где в ходу совсем иные правила и законы. Так или иначе, если даже материя существовала вечно, то, притом, что эволюция мира протекает без постоянного притока информации, должна быть в наличии, относительно пространства и времени, какая-то потусторонность, из которой к нам поступает материя и, более того, информация; а поскольку существует сознание, поскольку оно не может быть единственной утрачивающейся составной частью вселенной, то оно, видимо, «находит себе место» где-то в ином месте, в какой-то нездешности.

Я не могу замкнуть в себе мир и сознание. Я испытываю потребность в каком-то ином мире, где бы он ни находился: до, после, по ту сторону, сбоку, не здесь.

Как известно, Эдгар Морен написал по поводу мира субъективности, сознания, по поводу, стало быть, мира, отвечающего нашим чаяниям: «Но случись даже так, что этот мир был бы неотделим от нашего, то был бы какой-то иной мир, что означает, что Царство Духа и Царство Божие не принадлежат нашему миру»[LXXVIII]. Какой бы рациональный подход мы ни избирали, мы не в состоянии, пройдя всю ось вселенной, замкнуть круг; он останется разорванным, и за ним угадывается какой-то иной мир — не скажу: гипотетический, но — не поддающийся охвату, таинственный, неразличимый. Об этом ином мире, полностью не похожем, нездешнем, об этом мире, где находят приют проявления сознания, ускользающие от воспоминания, формы субъективности, замкнувшиеся на моменте бесконечно далеко уносящегося взрыва, — об этом ином мире, дающем бытие и информацию […], об этом ином мире я не в силах, с точки зрения рациональности, сказать нечего, кроме того, что он есть и что его нельзя оторвать от мира, в котором я есмь. Я существую — и существую в этом мире пространства-времени; но где-то, в полной нездешности относительно этого пространства-времени, существует это Другое. Возможно, оно нуждается в нас, как мы нуждаемся в нем. Но сказать этого я не могу. Могу сказать только одно: мир, в котором я пребываю, нуждается для полноты своего существования в этом ином мире. Этот последний принцип завел меня очень далеко — возможно, чересчур далеко, немного за пределы рационального и вполне поддающегося передаче; он принадлежит миру, в котором рациональное начало только предполагается существующим, миру интеллектуальной интуиции, без которой не могло бы существовать никакое познание.

Рациональной апологетике никогда не удастся зайти слишком далеко. Евангелие запечатлело историю Марфы и Марии. Марфа возится по хозяйству, Мария внемлет Слову Владыки: «А одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее» (Лк 10: 42). Рациональная апологетика — это и есть смиренная служанка, она устраняет возражения, суетится по поводу дел малозначащих. Рациональная апологетика никогда никого не убеждала. Она бесполезна и необходима. Она сохраняет в равновесии коромысло весов.

«Жизнь и смерть предложил я тебе. Избери жизнь…» (Втор 30: 19).