Цивилизация классической Европы

больше, чем прежде, втянулись в движение большой коммерции под чисто британским руководством. Около 1760 года период плодотворного спада закончился, и закончился он неплохо.

Европа реально готовилась к выходу за пределы Европы.

Она готовилась пуститься в авантюру великой цивилизации, «единой», которая, в сущности, станет цивилизацией европейской. Переход от множественности к единству — дело трудное.

Часть вторая Длительная временная протяженность материальная цивилизация

Три поколения, полмиллиарда людских судеб, о которых мы столь неравномерно и, по сути, столь мало информированы. К столь масштабным сюжетам не просто подступиться. Стало быть, мы должны решительно наметить некоторые направления. Ход событий в традиционных рамках государств, которые укреплялись и с трудом искали между собой определенного равновесия, являет нам изменение, драму, разрыв; в рамках же отдельно взятой человеческой жизни все кажется неподвижным. Это значит, что рамки — еще меньше, чем условия материальной жизни, — с 1620 по 1760 год не изменились радикально. Границы Европы отступили, и их отступление вызвало иллюзию изменения численности, интерьер дворцов эволюционировал, придворный и городской костюм изменился, но крестьяне рождались, ели, страдали, женились, работали, любили, рожали и умирали в 1760 году почти так же, как в 1620-м. Разве что на Западе они стали чуть побогаче, чуть менее уязвимы и продолжительность их жизни в 1760 году в среднем чуть выросла по сравнению с 1620 годом. Материальное имеет свой вес. Именно этот вес нам хотелось бы измерить. Цивилизация классической Европы текла в неподвижных рамках очень старой материальной цивилизации. Она сформировалась в эпоху революционного Средневековья XII–XIII веков. Здесь нет никакой ошибки: материальная цивилизация классической Европы единым потоком пересекла семьвосемь веков, которые на Западе отделяют великое освоение земель и демографический взрыв XI–XIII веков от кануна аграрной и индустриальной революций конца XVIII — середины XIX века.

Материальные рамки своей цивилизации классическая Европа подретушировала, модифицировала, но не создала заново. Они были, по существу, наследием очень далекого прошлого.

Глава V ПРОСТРАНСТВО. ЧИСЛЕННОСТЬ НАСЕЛЕНИЯ

Пространство классической Европы не было замкнутым. Ланды распахивались почти повсеместно в лесистой западной Франции в начале правления Кольбера и особенно начиная с 1750 года. Так появляются голландские польдеры, во Франции — осушенные болота Пуату, в Испании — despoblados[70] долины Эбро и Сьерра-Морена. Однако в общем продолжала существовать демаркационная линия от Любека до Фиуме, делившая Европу пополам. Она проходила примерно по Эльбе, Судетам, охватывала Богемию, но исключала турецкую Словакию вплоть до конца XVII века, Австрию и христианскую Венгрию до 1683 года, а после исключила новоотвоеванную Венгрию на следующий же после Каленберга день. На западе — мир замкнутый или почти замкнутый: по ту сторону линии находились залежи — земли, которые еще только осваивались здесь и там (больше в XVII, чем в XVIII веке в Провансе; больше в XVIII, чем в XVII веке во Франции между Соммой и Луарой), подверглись суровому закону убывающей урожайности, сформулированному на английском примере XVIII века Рикардо и мэтрами туманной теории ренты в начале XIX века. На востоке — физически открытый мир с «фронтиром» в том смысле, который вкладывает в это понятие американская историография. Во 2-й пол. XVIII века некоторые уголки Украины предвосхищали американский Запад до появления железных дорог. Восточная Германия, Польша, лесная Россия принадлежали к этому раздробленному миру «пограничья». Население было изолировано в очагах, испещрявших великий лес, пронизанный прогалинами, которые еще можно было в течение более или менее долгого времени произвольно расширять. Напротив европейского Запада, мира, географически уже полностью замкнутого, на востоке лежал мир, еще широко открытый географически. Нет сомнений, что географическое закрытие означало бы конструктивный вызов, но этот эффект стал ощутим только после 1750 года. Эта оппозиция дает, быть может, ключ к демографической линии классической Европы: слегка нисходящая кривая на востоке, с трудом растущая — на западе. Рассматриваемая в перспективе XX века и во французской перспективе, классическая Европа располагается на уровне слабо растущей численности населения, не стагнирующей, и не падающей — как это было поспешно заключено по отдельным фрагментам французской кривой: цивилизация классической Европы была слишком крупным достижением человеческой истории, чтобы ее не сопровождал некоторый рост численности населения. Демографический факт был результатом алгебраической суммы микроволений. Ничто так глубоко не выражает глобальную позицию по отношению к жизни. Народ, не способный обеспечить смену поколений, — это народ, не способный творить.

Для измерения алгебраической суммы этих микроволений историк XVII — 1-й пол. XVIII века был менее безоружен, чем историк предшествующих эпох. Цивилизация классической Европы, — среди прочего наблюдавшая рождение научной эрудиции от Сен-Симона до бенедиктинцев конгрегации святого Мавра, — была еще и неощутимым, сектор за сектором, переходом от достатического периода к периоду престатическому и в конечном счете протостатическому. История как знание опосредованное основывается на сознательных свидетельствах, которые подвергает критике. Разумеется, за пятнадцать лет раскопки заброшенных деревень и аэросъемка покинутых городов позволяют приблизительно очертить мир, письменные следы которого были уничтожены или не существовали вообще. Можно попытаться измерить плотность расселения с помощью археологии исчезнувших деревень. Это техника бесценная для восточного Средневековья — того Средневековья, верхнюю границу которого русские историки небезосновательно передвигают вплоть до восшествия на престол Петра Великого, современника классической Европы, — но такой подход остается грубым, если не опирается на сохраненное в письменном виде свидетельство действующих лиц и современников прошлого.

Древнейшая статистика началась с умения считать, примененного к социальной сфере. Учет населения совпадает с началом исторической эры. Грех, который Всевышний покарал чумой в книге Царств (2 Цар. 24), перепись в начале христианского таинства Воплощения (Лук. 2: 1), перепись около 1500 года мексиканских lienzos на науатльских плато Анауака, около 1530 года — перепись quipous quechuas — еще более ценное свидетельство дописьменной статистики. За этой археологией древнейшей социальной статистики не должна теряться конкретная реальность. Три временные вехи с точки зрения демографической истории:

XIV век, конец XVI — начало XVII века, рубеж XVIII–XIX веков. Существует два подхода к численности населения для научного знания о населении: перепись — или, если угодно, срез, проводимый в определенный момент, от приблизительного подворного учета до пионерских переписей (Испания — 1787 год, Франция — 1801 год) конца XVIII века, — и та текущая регистрация прихода-расхода, которая именуется гражданским состоянием. Первый инструмент был грубым, второй — трудно реализуемым в силу своего гигантского масштаба.

* * *

Переписи и пересчеты плотной сетью покрыли пространство классической Европы на западе.

Впереди здесь, с точки зрения древности и точности, была Италия, хорошо изученная Юлиусом Белохом начиная с 1380 года. Справедливая компенсация за глобальный вклад в развитие цивилизации. В Германии первые, весьма неполные своды пришлись на период между 1350–1500 годами. В Пруссии не предпринималось ничего серьезного до правления Фридриха Великого, в 1740, 1747, 1751 и особенно в 1774-м — с его первой попыткой ретроспективной статистики; картину населения курфюршества дают четыре опорные даты: 1617,1688,1740 и 1774 годы. Для Западной Германии отправной пункт был, в общем, более ранним, но прогресс в XVIII веке — менее решительным. Швейцария в плане статистики была