выражение на тонком лице этого красавца — грозы всех женщин, загорелом от горного солнца. Жан-Жак… Если американке нужен любовнике француз, то его имя все же не должно быть до такой степени французским — через дефис. Все произошло как-то банально… Она вся съежилась, вспоминая об этом уик- энде. Ну а взять ее собственное имя — Розмари. Женщины, носящие такое имя, не делают абортов; выходят замуж в белом платье с флердоранжем: прислушиваются к советам свекрови и по вечерам ожидают в зеленом предместье пригородного поезда, на котором муж приезжает домой с работы.
— На что вы живете, мадам? — осведомился психиатр.
Сидит удивительно тихо, положив бледные, как керамика, руки на зеленое пресс-папье на столе. Когда она вошла к нему, конечно, сразу сделал вывод по поводу ее костюма — тут не может быть никакого сомнения: она великолепно одета, в этом смысле ее нечего жалеть. Женева — такой элегантный город: туалеты от Диора, Баленсиага, Шанель поблескивают, во всей своей красе в витринах перед банками и рекламными щитами часов и хронометров.
— Платит ли вам бывший муж алименты?
— Он платит их моей дочери. Я вполне способна обеспечить себя сама.
— Вы, выходит, деловая, работающая женщина?
Будь его голос способен что-либо выражать — сейчас выразил бы удивление.
— Да, вы правы.
— Какая это работа?
— Я покупательница.
— Простите, не понял…
Конечно, она покупательница, — все всегда что-то покупают. Придется объяснить ему подробнее.
— Видите ли, я оптовая покупательница: приобретаю различные вещи для универмага, — иностранные вещи. Итальянский шелк, французский антиквариат, старинное стекло, английское серебро…
— Понятно. Вам, очевидно, приходится очень много путешествовать?
Еще очко не в ее пользу: той, которая много путешествует, нельзя беременеть на лыжном курорте. Что-то в ее рассказе не вяжется, — движения бледных рук психиатра ясно указывают на недоверие к ней.
— Я провожу в Европе от трех до четырех месяцев в году.
— Donc, madame, vous parler francais?[19]
— Mal, fres mal[20] — ответила она, произнеся слово «очень» на американский лад; вышло весьма комично.
— Вы женщина свободная, — повел он на нее наступление.
Это она сразу почувствовала.
— Ну, более или менее.
Даже слишком свободная, а то не торчала бы сейчас у него. Порвала трехлетнюю любовную связь как раз перед приездом в Европу. По сути дела, вот почему так долго пробыла там и выхлопотала себе отпуск зимой, а не в августе, как обычно, — чтобы все устроить. Когда ее возлюбленный сказал, что готов развестись и жениться на ней, она вдруг осознала, как он ей надоел. Нет, имя Розмари явно ей не годится — родителям следовало знать об этом.
— Я имею в виду — живете свободно, в атмосфере терпимости.
— В определенном отношении. — Пришлось отступить перед его напором; выбежать бы сейчас из кабинета. — Вы не против, если я закурю?
— Прошу простить, что не предложил вам раньше… — замешкался он. — Сам не курю и часто об этом забываю.
Ну вот… катается на лыжах, не курит… Чего еще не делает? По-видимому, очень многого. Наклонившись к ней, он взял у нее из рук зажигалку и поднес к концу сигареты. Руки у нее дрожали, — она не притворялась. Психиатр слегка подергивал носом, — по-видимому, не одобрял курящих в его кабинете.
— Когда вы, мадам, путешествуете, кто присматривает за вашей дочерью? Бывший муж?
— Горничная. Не выпускает ее из виду круглосуточно.
Типичный американизм, — наверняка вызовет подсознательное отвращение у любого европейца.
— Он живет в Денвере. И я стараюсь по возможности сокращать свои путешествия.
— Горничная, — повторил врач. — Значит, с финансовой стороны вы можете себе позволить содержать еще одного ребенка.
Кажется, она поддается панике: под коленками электрические разряды, ноет внизу живота… Этот человек — ее враг. Ей не следовало слушать Берта, — ну что, в самом деле, он может знать о таких делах?
— Боюсь, если станет известно, что я жду ребенка, — я могу лишиться работы. И это в моем возрасте… Просто смешно. Но угроза вполне реальная.
— Как назло, в голову не приходит удачный аргумент. — Видите ли, доктор, муж обратится в суд по поводу опеки над дочерью, он, скорее всего, выиграет дело. меня признают непригодной матерью. Он очень воинственно настроен, во всем винит меня. Мы даже не разговариваем, мы… — и осеклась.
Этот тип смотрит на свои неподвижно лежащие на столе руки… Вдруг она представила себя, как что- то объясняет своей дочери: «Франсес, дорогая, завтра аист принесет тебе подарок».
— Мне противна сама мысль об этом, — проговорила она. — Своими руками погублю собственную жизнь.
О Боже! И не представляла, что способна произнести такую фразу.
— Нет, он этого не сделает, он не подпишет моей бумаги, не подпишет! К тому же у меня бывают дни тяжелейшей депрессии. Порой меня охватывает беспричинный страх, я боюсь, что кто-то войдет в комнату, когда я сплю, поэтому я запираю на ключ двери, окна на щеколды; боюсь переходить улицу… Иногда могу расплакаться в общественном месте. Я…
«Будь скорбно — печальной…» — поучал ее Берт. В общем, это совсем не трудно, как выяснилось.
— Не знаю, право, что мне делать. Не знаю, честно вам говорю! Все это так… смешно…
Как хочется горько расплакаться, но не перед этим застывшим лицом…
— Предлагаю вам действовать постепенно, медленно, мадам. Поэтапно. Думаю, вам удастся избавиться от таких приступов. К тому же мне кажется, что ни ваше физическое, ни психическое здоровье не пострадает, если вы родите. И вы, несомненно, знаете, что по швейцарскому закону я могу посоветовать прервать беременность только…
Пациентка встала, погасив сигарету в пепельнице.
— Благодарю вас. У вас есть мой адрес; вы знаете, куда прислать счет.
Он тоже встал, проводил ее до двери, открыл ее перед ней.
— До свидания, мадам. — И слегка поклонился.
Выйдя на улицу, она быстро зашагала по скользкой булыжной мостовой по направлению к озеру. На той узенькой улочке, чистенькой, с удивительными деревянными узорами на строениях восемнадцатого века, немало антикварных лавок. Слишком уж она живописна для такого неприятного для нее дня… Остановилась перед витриной лавки, с восхищением полюбовалась письменным столом с обитой кожей крышкой и прекрасным красным деревом по бокам. Тоже мне, швейцарский закон… Но ведь такое случается и в Швейцарии. Они не имеют никакого права, это несправедливо! Стоит ей подумать об этом, как ее разбирает смех. Вышел из лавки покупатель, бросил на нее любопытный взгляд.
Вот и озеро, фонтан — высокая, припорошенная снегом колонна; высоко над водой для лебедей; экскурсионные пароходики снуют взад и вперед, такие уютные на ярком солнечном свете — точно как в 1900 году, — направляясь в Оши, Вевей, Монтре.
Розмари почувствовала, что проголодалась, — все эти дни она никак не могла пожаловаться на отсутствие аппетита. Посмотрела на часы: самое время для ланча. В лучшем ресторане города заказала форель под соусом, — если уж попала в страну, нужно отведать все местные деликатесы; заказала еще бутылку белого вина из винограда, который выращивают здесь же, неподалеку от озера. «Путешествуйте по Европе! — призывает реклама в журналах. — Отдохните, расслабьтесь в Швейцарии!»
