сценаристе, который сам же и ставит и, следовательно, контролирует конечный результат. Он пользуется вниманием критики, ему же достается и финансовое вознаграждение. Однако если сценарист остается просто сценаристом, то его уже никто не замечает. – Уодли говорил теперь серьезно, не дурачился и не изображал перед девушками великого человека. – Вот вам пример: на этом фестивале присуждаются премии актерам, режиссерам, композиторам, операторам и так далее, но нет ни одной для сценаристов. Это новая тенденция, возникшая главным образом в результате принятия критиками теории авторского кинематографа.
Крейгу стало ясно, что все это он заранее написал. Видимо, это была статья, которую он безуспешно предлагал десятку журналов.
Гейл выключила магнитофон.
– Не забывайте, Йен, что передача предназначена для американских радиослушателей. Наверно, им надо кое-что объяснить, как вы думаете?
– Да, вы правы, – согласился Уодли и отхлебнул виски.
– Я сейчас задам вам вопрос. – Гейл снова включила магнитофон. – Не объясните ли вы нам, что это за теория, мистер Уодли?
– Теория авторского кинематографа, – сказал Уодли, – очень проста. Она основана на убеждении, что фильм делает один человек – режиссер. Что подлинный автор произведения – это, в конечном счете, человек, стоящий за камерой, что фильм, в сущности, создается при помощи кинокамеры.
– Вы согласны с этой теорией?
«Похоже на игру, – подумал Крейг. – Маленькая девочка в мамином платье или в данном случае – в мамином бикини пришла в папин кабинет, уселась за его стол и говорит в селектор».
– Нет, – ответил Уодли. – Конечно, есть такие режиссеры, которые являются в полном смысле слова авторами своих фильмов, но это значит, что они выступают сразу в двух ролях: и режиссера, и сценариста. Если их работа заслуживает поощрения, то премий должно быть две: одна за сценарий, другая за режиссуру. Но в Америке, по правде говоря, таких наберется человек пять-шесть, не больше. Однако, поскольку режиссер – зверь, склонный к самообману, очень многие из них считают себя писателями и навязывают свою писанину публике.
«Старая песня», – подумал Крейг.
– Нам повезло, – спокойно сказала Гейл в микрофон. – С нами вместе на каннском пляже находится сейчас известный продюсер Джесс Крейг. Разрешите спросить вас, мистер Крейг, вы согласны с мистером Уодли? И если не согласны, то почему?
Рука Крейга судорожно сжала стакан.
– Бросьте ваши шутки, Гейл.
– Ну, папа, – взмолилась Энн. – Скажи что-нибудь. В машине-то ты целых полчаса говорил со мной о кино. Не упрямься.
– Выключите эту чертову машину, Гейл, – потребовал Крейг.
Гейл не шевельнулась.
– Ничего страшного. Потом склею то, что мне нужно, а остальное выброшу. А может быть, – добавила она с милой улыбкой, – я выпущу в эфир Энн, раз уж не могу записать вас. Признания дочери монарха, отрекшегося от престола. Жизнь и любовные приключения того, кто пришел на смену Последнему магнату,[28] увиденные ясными юными глазами самого близкого и дорогого ему существа.
– Хоть сейчас, – сказала Энн.
– Уверен, что ваши слушатели в Пеории, – Крейг старался сдержать раздражение и говорить небрежным тоном, – ждут затаив дыхание именно этой программы, – «Ничего, моя милая, я еще сотру с твоих губ эту улыбочку», – подумал он. Теперь он понял – впервые в жизни – тех писателей, которые рассматривают мужскую силу как орудие возмездия.
– Будем иметь это в виду, Энн, – сказала Гейл. – Хорошо? Так вот, мистер Уодли… – Она снова заговорила профессиональным тоном. – Несколько дней назад мы беседовали на эту же тему с мистером Крейгом, и, когда я спросила его, почему он не поставил ни одного фильма, а был лишь продюсером, он ответил, что не считал себя достаточно хорошим режиссером, что в Голливуде найдется как минимум человек пятьдесят, которые, по его мнению, справятся с этой работой лучше его. Можно ли сказать, – продолжала Гейл, дерзко глядя на Крейга, так что ему, если и не всем остальным, было совершенно ясно, что она над ним издевается и, защищенная присутствием посторонних, рассчитывает на безнаказанность, – можно ли сказать, что та же похвальная скромность мешает и вам стать за камеру?
– Дерьмо это все, – сказал Крейг. – Дерьмо, дерьмо. Так и запишите и отправьте в Америку.
– Папа! – изумленно воскликнула Энн. – Что с тобой?
– Ничего, Просто я не люблю, когда мне ставят ловушки. Я даю интервью, когда мне хочется, а не когда хочется другим. – Он вспомнил, какой заголовок Гейл собиралась дать своей статье: «Человек с несостоявшимся будущим», но сказать об этом Энн не мог. Не мог он сказать ей и того, что спал с этой невозмутимо улыбающейся девушкой в розовом купальном костюме прошлой ночью и будет спать этой ночью, если удастся.
– Надеюсь, вы не забыли моего вопроса, мистер Уодли, – сказала Гейл. – Объясняется ли скромностью – как это было в случае с мистером Крейгом – то, что вы не поставили ни одного фильма по своему сценарию?
– Какая там к черту скромность, – ответил Уодли. – Если бы я не знал, что способен на большее, чем девяносто девять процентов этих тупиц, то застрелился бы. Просто эти мерзавцы в дирекциях киностудий не хотят меня брать.
– На этом мы заканчиваем нашу программу, – сказала Гейл в микрофон. – Благодарю вас, мистер Уодли, за откровенный и весьма содержательный рассказ о проблемах писателя; работающего в кино. Сожалею, что мистера Крейга неожиданно отвлекли, поэтому он не смог поделиться с нами своим богатым опытом в этой области. Надеюсь, в скором будущем нам посчастливится провести с мистером Крейгом – очень занятым человеком – побольше времени. Передачу с Каннского фестиваля вела Гейл Маккиннон. – Она
