нашла маленькую квартирку, а ты бы навещал меня.
Джек смущенно пошевелился. Он увидел себя торопящимся поскорее покинуть свой офис, проклинающим за рулем автомобиля вечерние парижские пробки, взбирающимся наверх по шаткой лестнице дома, находящегося где-нибудь в районе Сен-Жермен-де-Пре; вот он занимается любовью с Вероникой, стараясь не смотреть на часы, затем покидает ее, замечая на лице девушки огорчение и укор. Потом спешит домой, чтобы поцеловать Элен, пожелать детям спокойной ночи, пока они не уснули, по дороге сочиняя, что ответит Элен, когда она, подавая предобеденную рюмку, спросит его: «Сколько часов длится твой рабочий день, дорогой?» Cing a sept[36] — так называют это французы; многим из них, как мужчинам, так и женщинам, подобные свидания не осложняют жизнь и приносят удовольствие.
— Ты не хочешь, чтобы я переехала в Париж, — произнесла Вероника.
— Конечно, хочу, — почти не кривя душой, заверил ее Джек. — С чего ты это взяла?
— Ты так странно молчишь.
«О Господи, еще одна женщина пытается угадать, что скрывается за моим молчанием», — подумал он.
— Я глупая. Не хочу принимать правила нашей игры.
— Что ты имеешь в виду?
— Все кончится в ту минуту, когда я посажу тебя на самолет в Чампино. — Она улыбнулась в темноте. — В учебниках географии это называется естественной границей: Рейн, Альпы. Чампино — наш Рейн, наши Альпы, верно?
— Послушай, Вероника, — тщательно подбирая слова, произнес Джек. — У меня в Париже жена. И я ее люблю.
«Для данной беседы эта фраза достаточно точна», — мысленно заметил он.
Вероника пренебрежительно фыркнула:
— Я устала от мужчин, которые спят со мной и говорят мне о том, как сильно они любят своих жен.
— Упрек принят. Отныне я никогда не стану говорить кому-либо о том, что люблю жену.
— Тут ты отличаешься от итальянцев, — заметила Вероника. — Они всегда говорят, что ненавидят своих жен. Часто это правда. В Италии разводы запрещены, поэтому мужчины могут позволить себе говорить любовницам, что ненавидят своих жен. Американцам приходится быть более осторожными.
Они замолчали, испытывая неловкость и некоторую враждебность друг к другу. Затем Вероника начала тихо напевать.
— Volare, oh, oh! Cantare… oh, oh, oh, oh, nel blu, dipinto di blu, felice di store lassu…[37] — Она резко, грубовато рассмеялась. — Любовная песня для туристического бизнеса.
Вероника нарочито вялым голосом пропела с иронической интонацией еще две-три строки, затем освободила свою руку из руки Джека и замолчала.
Джек почувствовал, что его начинают раздражать переменчивые и растущие претензии Вероники, ее внезапно насмешливый тон.
— Ты кое-что сказала минуту назад, хочу тебя спросить об этом.
— О чем? — небрежно промолвила Вероника.
— Ты сказала, что устала от мужчин, которые спят с тобой и говорят тебе о том, как сильно любят своих жен.
— Верно, — согласилась Вероника. — Это тебя обидело?
— Нет. Но, по словам Брезача, до встречи с ним ты была девушкой.
Вероника рассмеялась.
— Американцы готовы поверить во что угодно. Это — проявление их оптимизма. Ну и что? — с вызовом в голосе произнесла она. — Ты бы предпочел, чтобы до встречи с Робертом я была девушкой?
— Мне это совершенно безразлично. Просто стало любопытно. Ты недовольна, что я заговорил об этом?
— Вовсе нет. — Вероника взяла руку Джека и нежно поцеловала его пальцы.
— Деспьер сказал мне, что Брезач однажды пытался покончить жизнь самоубийством. — Джек почувствовал, что Вероника замерла. — Это правда?
— Можно сказать, что да.
— Из-за тебя?
— Не совсем. Он ходил к психоаналитику еще до знакомства со мной, чтобы избавиться от стремления к смерти. К какому-то австрийцу из Инсбрука. Доктору Гильдермейстеру. — Вероника произнесла фамилию врача, насмешливо имитируя немецкий акцент. — Мне пришлось тоже сходить к нему, когда я переехала к Роберту. Вот что он мне сказал: «Должен предупредить вас — у Роберта весьма неустойчивая психика». Тоже мне, открыл Америку.
— Что еще он сообщил?
— По его мнению, Роберт склонен к насилию, жертвой которого может стать он сам или я. Volare… cantare… — запела она.
Вероника повернулась, обняла Джека и притянула его к себе; потом откинулась спиной на песок, не выпуская Джека из объятий.
— Я приехала сюда с тобой, — прошептала она, — не для того, чтобы говорить о ком-то другом.
Девушка поцеловала Джека и коснулась пальцами его щеки.
— Знаешь, чего я хочу? Я хочу, чтобы ты любил меня. Сейчас. Здесь.
Джек едва не поддался соблазну. Затем он представил их лежащими без одежды на холодном песке; на пляже могли появиться люди. Нет, подумал он, это забавы для молодых. Ласково поцеловав Веронику, он сел:
— В другой раз, дорогая. Какой-нибудь теплой летней ночью.
Вероника лежала, не двигаясь, подложив руки под голову, глядя на небо. Затем внезапно поднялась:
— Какой-нибудь летней ночью. Смотри, когда-нибудь я перестану проявлять инициативу.
Ее голос звучал недовольно, сердито; она поправила юбку, стряхнула песчинки, не глядя на Джека. Он нерешительно встал, уже начиная жалеть о своей осторожности. Вероника молча повернулась и быстрыми шагами направилась к оставленному под деревом автомобилю. Джек неторопливо проследовал за ней; несмотря на раздражение, он любовался легкой, раскованной походкой девушки; Вероника шла по песку босиком, держа туфли в руке.
Они сели в машину. Джек завел мотор. Когда Вероника предложила поехать к морю, он отпустил Гвидо на весь вечер. Зажженные фары выхватили из тьмы зловещие деревья, которые окружали автомобиль. Дорога была узкой, ухабистой, Джек вел «фиат» медленно, молча; он заметил, что Вероника прижалась к правой двери, держась от него на максимальном расстоянии.
Лишь когда он вырулил на шоссе, ведущее в Рим, девушка снова заговорила:
— Скажи мне, сколько раз ты был женат?
— Почему тебя это интересует?
— Если не хочешь, можешь не отвечать.
— Три раза.
— О Господи, — сказала она.
— Вот именно. О Господи.
— Это нормально для Америки?
— Не совсем.
— Какой была твоя первая жена?
— Зачем это тебе?
— Я хочу знать, как ты будешь говорить обо мне, когда мы расстанемся. Она была хорошенькая?
— Очень.
Фары встречного автомобиля ослепляли Джека; выждав, когда машины разминутся, он продолжил:
