— Руку и ногу, — сказала Карлотта.
— В таком случае мне не следует расставаться с тобой.
— Согласна. — Карлотта подошла к нему, поцеловала в макушку, потом взъерошила его волосы.
— Оказывается, в Калифорнии бывают замечательные утра, — заметил Джек. — Ты не находишь?
— Нахожу. — Карлотта снова поцеловала его и вернулась на свое место, чтобы закончить завтрак.
«Этого бы не случилось, — произнес говоривший на кокни молодой однорукий лифтер, — если бы я спал в своей кровати, но к нам пришла моя тетя Пенелопа, и мама уговорила ее заночевать у нас, поэтому я отправился к Альфреду, моему другу, жившему на соседней улице, и лег спать у него. Когда прилетели бомбардировщики, я вскочил с кровати и бросился к окну, чтобы распахнуть его, потом услышал свист. Бомба угодила в соседний дом; пол подо мной вздрогнул, а зеркало, висевшее на стене, сорвалось с крюка; все происходило у меня на глазах, словно в замедленном кино; плавно вращаясь, зеркало начало падать вниз и начисто отрезало мне руку выше локтя…»
Им недавно выдали деньги, и они играли в покер в отеле; лейтенант ВВС, только что вернувшийся из Штатов, молодой, возбужденный, радостный, чувствовавший себя асом после двух боевых вылетов, легко проматывал свои полетные. «Честное слово, — сказал лейтенант, — такого отпуска у меня еще не было. За три дня я надевал трусы два раза. Перед моим отъездом из Викторвилла в Лос-Анджелес приятель дал мне один телефон и посоветовал позвонить по нему; леди дает всем, сообщил он, зато делает это мгновенно, без проволочек и с огромным воодушевлением. Я позвонил ей. Она спросила, как меня зовут; я представился: „Лейтенант Дайнин, мэм“. Она сказала: „Лейтенант Дайнин, приходите в восемнадцать ноль- ноль“. И я пришел. Она оказалась старой, тридцатилетней, но еще привлекательной и умелой. Она едва дала мне допить бокал, а прервали мы наши забавы лишь в половине двенадцатого, чтобы поужинать. Она сказала, что недавно кончила сниматься в одной картине, а работа над следующей еще не началась, поэтому она располагала временем; мы три дня ходили голые по большому белому дому, стоящему на вершине холма возле глубокого каньона; на нас обоих не было ничего, кроме ее обручального кольца, а ее огромный полицейский пес неотступно следовал за нами по пятам, наслаждаясь зрелищем. Наконец я взмолился: „Леди, если это война, пощадите противника“. Я заслужил вечную благодарность летчиков целой эскадрильи В-17, передав им перед возвращением в Европу ее телефон».
— Три короля, — спокойным тоном произнес Джек. — Я выиграл.
Он придвинул к себе лежащие на столе деньги. Семьдесят два фунта.
— Ей уже за тридцать, лейтенант, — сказал Джек. — Ей тридцать два.
Чуть позже он прошел в соседнюю комнату и позвонил. Этой ночью впервые после женитьбы на Карлотте он спал с другой женщиной. В письме, отправленном Карлотте, он не упоминал ни молодого лейтенанта, ни эскадрилью В-17. Когда Джек писал Карлотте, что любит ее, он был совершенно искренен и не кривил душой. Он слишком часто страдал от ревности, живя с Джулией, чтобы сохранить способность изводить себя этим чувством; это война, сказал себе Джек, а почти все связанное с войной гадко, печально, мерзко, и брак не является исключением.
Но последние цепи юношеского целомудрия теперь пали, и Джек стал встречаться напропалую со всеми доступными девчонками, которых в этот последний военный год было полно в Лондоне. Он спал с красавицами, испытывая при этом эстетическое наслаждение. Он спал с дурнушками, испытывая к ним чувство жалости. Но удовольствие от секса Джек получал всегда. Он стал пользоваться большой популярностью после того, как все узнали о перемене, происшедшей с ним. Джек ни разу не сказал женщине, что любит ее, какой бы хорошенькой она ни была. Лгать он не мог. Когда наступил день высадки десанта, Джек вместе с киногруппой войск связи, в которую его включили как человека, имевшего опыт работы в кино, покинул Лондон со вздохом сожаления, поскольку в этом городе осталось триста или четыреста девушек, с которыми он еще не переспал.
Через несколько дней самолет молодого лейтенанта сбили над Руром. Из экипажа не спасся никто.
В палате было тихо, тускло горел ночник, освещая темно-бордовые халаты, висевшие на стене у кроватей; один раненый негромко похрапывал, другой повернулся во сне и пробормотал какое-то слово, похожее на «саванну». Джек не спал. Боль усилилась, она захватила его целиком. Тяжелые молоточки ритмично стучали в голове, горле, теле. Когда он пошевелился на подушке, ему показалось, что его голова сделана из тонкой прозрачной резины и ее медленно, безжалостно накачивают горящим бензином. Ему хотелось закричать, но он сдержался. В палате спали пятнадцать человек, он не мог их разбудить. «Если через пять минут боль не ослабнет, — решил Джек, — я позвоню снова». Спустя две минуты он нажал кнопку.
Ему показалось, что медсестра пришла через два или три часа. Джек не узнал ее. Молодая, хорошенькая, она работала недавно и боялась совершить какую-нибудь ошибку.
— Вам же дали таблетку, лейтенант, — прошептала она. — Почему вы не спите?
Медсестра сочувственно коснулась рукой подушки.
— Я умираю, — сказал Джек.
— Ну-ну. Нельзя падать духом.
Девушка снова дотронулась до подушки. Она, видно, почему-то считала, что этот жест делает ее похожей на настоящую медсестру.
— Мне кажется, надо позвать доктора, — произнес Джек, — и сказать ему, что я умираю.
— Доктор смотрел вас в восемь часов, лейтенант. — Медсестра старалась скрыть свое раздражение. — Он сказал, что у вас небольшое воспаление; утром он посмотрит вас снова.
Теперь Джек узнал эту медсестру. За ночь он уже трижды вызывал ее; она напоминала ему секретаршу в конторе отца, которая всегда бросала важные бумаги в корзину для мусора. Он видел девушку сквозь красную пелену, но все же вспомнил ее; все три раза она повторяла одни и те же слова. Это была субботняя ночь, половина госпитального штата отсутствовала, а она появилась здесь недавно и не осмеливалась подвергнуть сомнению слова врача. Доктор сказал в восемь часов, что воспаление не представляет опасности и больной может подождать до утра; это утверждение прозвучало для медсестры как приказ. К тому же в палате лежали раненые, считавшиеся выздоравливающими. Они не должны были умирать, особенно посреди ночи, во время ее дежурства.
Поэтому она снова коснулась подушки и ушла.
Джек полежал с минуту, потом, помогая себе здоровой рукой, сел на край кровати. Но когда он попытался встать, ноги подогнулись от слабости, и он упал, точнее, опустился на пол. Джек лежал, окутанный красным туманом, и думал. Через некоторое время дернул здоровой рукой одеяло соседа.
Уилсон зашевелился. Проснувшись, он поискал глазами Джека.
— Уилсон, — прошептал Джек.
— Где ты, черт возьми? — спросил Уилсон; Джек увидел его приподнятую над постелью голову. Спустя несколько секунд Уилсон сполз на пол. Из его бедер извлекли осколки, поэтому он двигался с большой осторожностью.
— Послушай, Уилсон, если я не доберусь до врача, я умру.
Уилсон в отличие от медсестры провел в госпиталях много времени; он знал, что иногда в них случается. Он кивнул и медленно направился в угол палаты, где стояли два инвалидных кресла. Уилсон подкатил одно из них к тому месту, где лежал Джек. Лишь через десять минут совместных усилий им удалось, обливаясь потом, усадить Джека в кресло. Превозмогая боль, босой Уилсон, толкая кресло, вывез
