отнять у Мориса последний шанс; у тебя хватает наглости прийти к нему в палату и разыгрывать участие, изображать из себя его друга, посылать ему цветы.
«Я должен выслушать ее до конца, — подумал Джек, убрав трубку от уха. — Пусть она скажет все, а потом я поговорю с Морисом…»
— Я знаю, почему ты так поступил, прекрасно знаю! — продолжала она. — Ты ему завидуешь, ты всегда ему завидовал. Его успехи не давали тебе покоя. Ты так и не простил ему то, что он спал с той шлюхой, твоей женой…
Джек услышал далекий голос Делани.
— Клара, — сказал Морис, — ради Бога, замолчи.
— Я замолчу, когда сочту нужным, — громко ответила мужу Клара и снова заговорила в трубку: — Не надейся, что тебе удастся осуществить свой замысел. Морис уже говорил с Холтом. Ты и этот безумный мальчишка отстранены от работы. Завтра утром Тачино возьмет все в свои руки и доведет дело до конца, а ты можешь убираться восвояси, к своим клеркам…
— Сначала я поговорю с Морисом.
— Тебе никогда больше не удастся с ним поговорить, — заявила Клара.
— О Господи, — донесся до Джека голос Делани. — Дай мне телефон.
Несколько секунд в трубке было слышно дыхание Клары, затем в ней зазвучал слабый, усталый голос Делани:
— Что ты хочешь сказать мне, Джек?
— Это правда, что ты поручаешь Тачино закончить фильм?
— Да.
— Выслушай меня внимательно, Морис. Я говорю это не ради себя, а ради тебя. Я постараюсь убедить Холта в том, что Тачино нельзя подпускать к фильму, завершить его должны мы с Брезачем. Это единственный шанс…
Делани вздохнул.
— Джек, — тихо сказал он, — если завтра я узнаю, что ты появился возле съемочной площадки, я поднимусь с постели и сам встану около камеры.
— Морис, возможно, мы говорим с тобой в последний раз — возможно,
— Ты закончил? — спросил Делани.
Джек вздохнул:
— Да, закончил.
— Уезжай из города, Джек, — прошептал Делани. — И поскорей.
Джек медленно опустил трубку. Раздался негромкий щелчок, в комнате стало тихо. «Надежды нет, — подумал он. — А я-то думал, что спас его». Джек вспомнил, какое удовлетворение он испытывал недавно по этому поводу, и печально покачал головой. Оставалось сделать только один звонок. Он снова поднял трубку и спросил у телефонистки номер Холта. Сэм не спит, подумал Джек, в эту ночь все бодрствуют.
— Сэм, — сказал он, услышав голос Холта, — полагаю, вы знаете, почему я звоню.
— Да. Миссис Делани пятнадцать минут назад оказала мне честь своим звонком.
— По-моему, это конец.
— Не обязательно, — заметил Холт. — Я готов считаться до известного предела с мнением Мориса, но здесь затронуты интересы многих людей и большие средства. Если вы согласитесь, мы продолжим работу в прежнем составе, вы будете исполнять обязанности режиссера; я уверен, в конце концов Морис прислушается к голосу разума.
— Нет, Сэм. Он не прислушается к нему, и я не стану продолжать. Морис вызвал меня сюда, и он же дал сигнал к отъезду. Я уезжаю.
— Я вас понимаю, — произнес Холт. — Мне очень жаль. Могу ли я чем-то вам помочь?
— Я вылечу первым самолетом, на который мне удастся сесть. Вы объясните все Брезачу?
— Конечно, Джек.
— Если окажетесь в Париже, Сэм, позвоните. Я угощу вас с Бертой обедом.
— Обязательно позвоню, — пообещал Холт. — Будьте уверены. В какое время вы улетаете?
— Надеюсь, я смогу взять билет на час дня.
— Утром вам доставят в отель чек.
Джек безрадостно засмеялся:
— Не очень-то удачно вы потратили эти деньги, верно, Сэм?
— Я же нефтедобытчик. Привык рисковать. И проигрывать.
— Вы по-прежнему собираетесь основать кинокомпанию с Делани и Тачино? — из любопытства спросил Джек.
Холт надолго смолк.
— Наверно, нет, Джек, — сказал он наконец. — Вернусь к нефти. С ней у меня лучше получается.
— Позаботьтесь о моем друге Делани, Сэм.
— Боюсь, я не в силах ему помочь, — тихо произнес Сэм. — И никто не в силах. Спокойной ночи, Джек.
— Спокойной ночи. — Джек опустил трубку.
Finito,[57] подумал он.
Джек обвел взглядом темную комнату, единственным источником света в которой была настольная лампа, отбрасывавшая яркий свет на блестящий телефон. Холодная, неуютная, обманчиво роскошная гостиная казалась пристанищем для одиноких, разочарованных путешественников. На столе возле двери стояли полупустая бутылка шотландского виски, открытая бутылка содовой и несколько бокалов. Джек налил себе виски и добавил в него немного содовой. Газ из нее уже вышел, но Джеку было все равно. Он стоял, не снимая пальто с поднятым воротником.
Узы дружбы обрываются, подумал он, любовь умирает. Со щелчком опущенной трубки.
Ему не хотелось ложиться спать. Не выпуская бокала из руки, он прошел в спальню, зажег свет, вытащил два своих чемодана и начал собираться. Надо упаковать в чемоданы все. Весь город. Бросил изданного в 1928 году Бедекера
В этой комнате, посреди ночи, смерть коснулась его, потрогала костлявой рукой, прошептала неясное предупреждение, напомнила о потерянных друзьях, самоубийцах, о тех, кто погиб в бою, умер от разочарования, несправедливости, алкоголизма или просто потому, что пришло время умереть. Кэррингтон, Деспьер, Дэвис, мужчины, игравшие в покер в горящем Лондоне, Майерс, Катцер — призраки, восставшие из могил, находящихся в Калифорнии, Африке и Франции, — выстроились на перекличку.
Джек отхлебнул виски, отнял окровавленный платок от носа, уложил три костюма в хитроумный, запатентованный, бесполезный американский чемодан, вспомнил сны, преследовавшие его в этой кровати, девушку, которую он любил здесь, нож, смятую простыню, тот незабываемый миг, когда смерть показалась ему желанной.
Он не умер в Риме. Смерть прошла рядом с Делани и, возможно, еще вернется за ним. Деспьер погиб, но случилось это не в городе. Деспьер, душа которого приняла Рим в ту минуту, когда он впервые проехал через Фламиниевы ворота, человек, всегда готовый что-то праздновать, а утром платить за радость.
Пей, истекай кровью, собирай вещи.
Где сегодня поют цыгане? Что делает сейчас жена, которую Деспьер назвал однажды приятной
