— Боже мой! — прошептал он, поворачивая в кромешной тьме к зеленой лужайке перед домом.
Услыхал вдруг чириканье воробушка — это в три-то часа ночи! — И чуть не заплакал под густыми кронами высоких деревьев.
Однако, очутившись снова в доме, сразу стал другим, — как всегда, внимательным и деловитым. Сначала поднялся наверх, где хранил ведерки с нафтой, и принес их все вниз — по два за каждый раз. Сорвал все шторы с окон первого этажа, сложил в большую кучу в дальнем углу длинного холла, который тянулся по всему дому с одной стороны. Этого ему показалось мало. Сняв чехлы с мебели, бросил их на кучу штор. Потом спустился в подвал, принес оттуда три коробки из-под яиц с бутылками рома «Эксельсиор», разложил их на гребне тряпичной кучи. В результате в конце холла выросла настоящая гора, высотой не меньше семи футов. С угрюмым видом он продолжал работать: носился по дому, вверх и вниз по лестницам, отрывая повсюду с треском ткани, если сразу не поддавались; ему было жарко в пальто, пот лил с него градом, скатывался по шее вниз, проникая через тугой воротничок рубашки. Всю мебель в доме он облил нафтой, потом, вернувшись к своей куче в конце холла, вылил на нее галлонов десять нафты. Едкий ее запах ударил ему в нос, и он невольно попятился. Стоя в нескольких шагах, он любовался своей работой. Если и сейчас дом не сгорит — то его не сжечь и в мартеновской печи! Когда он со всем этим справится, в доме Литтлуортов будет жарко, нечего и сомневаться. Схватив метлу, он отломил у нее палку и обмотал толстым слоем тряпок. Долго окунал свой факел в ведерко с нафтой, покуда из тряпья на палке не стали падать крупные капли на пол. Довольный собой, стал насвистывать какую-то веселую мелодию, потом напевать:
— Да, в этом старинном городке сегодня ночью будет жарко, очень жарко, как пить дать!
В противоположном конце холла, узкого, но длинного, прямо напротив громадной кучи тряпья с бутылками рома, он широко раскрыл окно. Теперь от пока еще не подожженного костра его отделяло всего каких-то футов тридцать пять.
— Да, сегодня ночью в этом старинном городке будет очень-очень жарко! — напевал он себе под нос, вытаскивая спичку из двенадцати, что лежали, без коробка, у него в кармане.
Алекс стоял у распахнутого окна, приготовившись выпрыгнуть из него, как только поднесет горящую спичку к своему самодельному тяжелому факелу. Тот сразу ярко вспыхнул у него в руке, и он, размахнувшись, изо всех сил бросил его через весь холл, на пропитанную нафтой кучу тряпья с бутылками рома… Факел угодил прямо наверх кучи — стало очень страшно… Но несколько секунд ничего особенного перед глазами не происходило.
Алекс стоял наготове у окна, и в глазах его отражалось свирепое пламя, пожиравшее его факел. Улыбаясь, стоя здесь, в противоположном конце холла, он целовал себе от счастья пальцы.
И вдруг весь холл взорвался. Куча тряпья в одно мгновение превратилась в громадный огненный шар, и шар этот, словно охваченный огнем снаряд, стремительно покатился к открытому окну за спиной Алекса. Крик ужаса застрял у него в горле. Оглушенный ревом огня и грохотом разваливающегося дома, Алекс бросился на пол — как раз вовремя. В это мгновение огненный шар, словно выпущенный из пращи камень, вылетел над ним в окно из-за возникшей снаружи мощной тяги, сорвав у него с головы шляпу вместе с волосами, — так стремительно вырывается струя черного дыма из трубы прямо к небесам… Когда Алекс пришел в себя, в нос ему ударил запах горелого и пыли, щекочущей ноздри… Ничуть не удивительно, что ковер, в который он уткнулся лицом, неспешно, как бы нехотя горит, словно уголь в камине. Трижды Алекс ударил себя ладонью по голове, стараясь погасить еще оставшиеся на голове горящие волосы, сел, тупо озираясь, и заплакал от злости. Сильно кашляя, снова лег на пол, чтобы не дышать дымом. Потом пополз по горящему ковру, еле-еле, преодолевая фут за футом; руки почернели и похрустывали под ним, а он упрямо, тяжело полз к ближайшей двери.
Достиг ее, открыл и выполз на веранду. За его спиной, в холле, рухнули потолочные балки и через крышу вырвался столб огня, гулкий, плотный. Задыхаясь, он дополз до края веранды и свалился с высоты футов пять прямо на суглинок цветочной клумбы. Глинистая почва нагрелась, и от нее разило навозом, но он благодарил судьбу, лежал спокойно, набираясь сил. Вдруг почувствовал — что-то случилось с бедром; сел, посмотрел на ногу. Из застегнутого пальто выскакивают язычки пламени; он учуял неприятный запах — поджаривается его кожа… Аккуратно расстегнул пальто, сбил пламя, вырывавшееся из кармана, где он оставил с дюжину спичек. Покончил с огнем на бедре, но приходилось все время сильно потряхивать головой — она здорово кружится и плохо соображает. Отполз подальше от дома, к зеленой лужайке, и там уселся за деревом, но сидел недолго. Вновь потеряв сознание, упал на землю, и голова его ударилась о толстый древесный корень.
Откуда-то издалека до него доносился звон колокольчика — снова и снова. Алекс открыл глаза с опаленными ресницами, прислушался: на улицу с грохотом выезжают пожарные машины. Снова тяжело вздохнув, пополз дальше, сильнее прижимаясь к холодной земле; дополз до двора за домом, продрался, изранив все руки, через колючую живую изгородь.
— Подальше, подальше от дома! — нашептывал он себе.
За высокой изгородью встал во весь рост, быстро зашагал прочь — и в этот момент увидал первого пожарного, бегущего к тыльной части дома.
Шатаясь, словно лунатик, Алекс направился прямо к дому Маккрэкена. Этот путь — по темным аллеям и улочкам в глубине, когда он чувствовал, как потрескивает с каждым шагом обожженная кожа на колене, — занял у него минут сорок. Дернул за ручку колокольчика, подождал. Дверь медленно отворилась, из-за нее осторожно выглянуло лицо Маккрэкена.
— Боже мой! — воскликнул изумленный полицейский, пытаясь захлопнуть дверь.
Алекс вовремя просунул через порог ногу и прохрипел срывающимся голосом:
— Впустите меня!
— Да ты весь обожжен! — Маккрэкен ударами ноги старался вытолкнуть ногу Алекса. — Никаких дел я тобой не имею! Понял? Ну-ка, проваливай отсюда!
Алекс вытащил из кармана пистолет и ткнул дулом Маккрэкену в ребра.
— Дай мне войти!
Маккрэкен медленно отворил дверь. Алекс ощутил, как под дулом пистолета ходят ходуном его ребра.
— Спокойно! — уговаривал его высоким, визгливым от страха, как у девчонок, голосом Маккрэкен. — Спокойно, Алекс! Послушай…
Вошли в холл, и Маккрэкен захлопнул за ним дверь. Он все еще держался за круглую ручку двери, опасаясь, как бы не свалиться на пол от охватившего его ужаса.
— Что тебе нужно от меня, Алекс? — Когда он говорил, его «бабочка» прыгала то вниз, то вверх. — Чем я могу тебе помочь?
— Мне нужна шляпа, — выдавил Алекс, — и пальто.
— Конечно, Алекс, само собой. Все, что только могу…
— И еще я хочу, чтобы ты отвез меня в Нью-Йорк.
Маккрэкен с усилием сглотнул слюну.
— Вот что, Алекс, — он вытер повлажневшие от страха губы тыльной стороной ладони, — нужно рассуждать здраво. Я не могу отвезти тебя в Нью-Йорк, это просто невозможно! Ты знаешь, сколько мне платят за мою работу, — четыре тысячи долларов. Я начальник местной полиции. Как я могу рисковать своим именем, репутацией ради…
Алекс вдруг заплакал.
— Послушай, я всажу все эти пули в твое брюхо, понял? Так что лучше помоги мне!
— Ладно, ладно, Алекс, не волнуйся, — затараторил Маккрэкен. — Почему ты плачешь?
— Потому что мне больно. Боль невыносимая… — Алекс в самом деле покачивался в коридоре от боли. — Мне нужен врач, или я подохну! Давай, ты, подонок! — Он с трудом сдерживал рыдания. — Вези меня в город!
Всю дорогу, до самого Джерси, Алекс плакал. Его постоянно подбрасывало на переднем сиденье. На нем неуклюже висело большое для него пальто Маккрэкена, а старая его шляпа все время съезжала с почти лысой, сильно обожженной головы. Автомобиль мчался на восток, туда, где уже занималась заря. Маккрэкен, с бледным как полотно, сосредоточенным лицом, крепко сжимал потными руками баранку, время от времени бросая пугливые косые взгляды на Алекса.
