— Мы дадим ему ружье, конечно, дадим, — тихо пообещал чекист. — Да прекрати ты скулить, Христа ради!
— Сейчас… — выговорил я, но слезы никак не мог унять. — Не обращайте внимания. Где я могу получить пистолет?
Чекист передал мне свою винтовку, позвал солдата.
— Вот, пойдешь с этим хлопцем! — строго произнес он. — Нужно там навести порядок. Понял, милицейский? Он тебе скажет, что делать. — И кивнул в мою сторону. — Да прекрати ты наконец реветь… как тебя звать?
— Даниил. Я уже не плачу. Благодарю вас от всего сердца.
Мы с солдатом пошли. Он высокий, широкоплечий, очень молодой; под глазами, почти закрытыми, — черные круги, словно какой-то боксер аккуратно поработал над ним.
— Да здравствует революция, Даниил! — громко крикнул капитан нам в спину. — Да здравствует товарищ Ленин!
— Да, да здравствует! — крикнул я, обернувшись; потом обратился к солдату: — Прошу вас, товарищ, пошли побыстрее!
— Как спать хочется… — сонно произнес солдат. — Сейчас лег бы где угодно и заснул мертвецким сном.
Когда мы подошли к дому Кировых, там остались лишь члены моей семьи. Все они в скорбной тишине окружили труп дяди Самуила. Сара и Рахиль лежали неподвижно на полу лицом вниз — на них кто-то набросил два одеяла, найденные в доме Кирова. Рахиль рыдала, а Сара лежала молча, вцепившись в свою малютку.
— Где они? — спросил я. — Где Кировы?
Отец бросил осторожный, пугливый взгляд на мою винтовку.
— Даниил, для чего тебе это ружье?
— Где Кировы, я спрашиваю?! — заорал я в ответ.
Отец покачал головой; по его глазам я заметил, что свет Божий и его ангелы снова возвращаются к нему.
— Говори! Говори! — кричал я что было сил.
— Их здесь нет, — ответил отец. — Ну и слава Богу. Больше они никому не причинят вреда. Беда позади. Бог покарал нас. Он и пощадил нас. Этого вполне достаточно. Не наше дело карать людей.
— Замолчи, проклятый идиот! — взвизгнул я.
— Послушай… — начал солдат, — мне нужно немного поспать.
— Мамочка! — обратился я к матери. — Мамочка, видишь, у меня в руках винтовка. Скажи — где эти негодяи?
Мать посмотрела на отца. Тот покачал головой. Мать взяла меня за руку.
— Они в подвале нашего дома. Их там шестеро. Старик Киров не мог бежать, у него болят ноги.
— Какой позор! — воскликнул отец. — Что ты собираешься делать?
— Все Кировы там, все? — уточнил я.
Мать кивнула.
— Пошли! — бросил я солдату.
Сбежав с крыльца, мы перешли через улицу к дому. На кухне я нашел свечу. Солдат зажег ее и освещал мне дорогу. Я рванул на себя дверь, ведущую в подвал, и стал спускаться по скользким, сырым ступенькам. Там у стены сбились в кучу шестеро. Четверо Кировых, их свояк и тот человек, который заколол штыком моего дядю Самуила. В руках он держал свое орудие убийства — штык.
Увидев нас, с винтовками в руках, он бросил штык на грязный пол. Раздался глухой, лязгающий звук.
— Мы ничего дурного не делали! — закричал портной Киров красноармейцу. — Да будет Иисус мне судьей!
— Мы здесь прячемся, чтобы не попасть под перестрелку, — промямлил старик Киров; у него текло из носа, но он не обращал на это внимания.
— Мы сами — красные! — закричал владелец штыка. — Да здравствует товарищ Ленин!
— Да здравствует Ленин! — закричали они нестройным хором — и сразу замолчали, заметив мою мать, отца и Сару, спускавшихся в подвал по скользкой, гнилой лестнице.
Солдат стоял рядом со мной, с почти закрытыми глазами, с трудом удерживая винтовку, чтобы она не упала на пол, и все время зевал, чудовищно широко открывая рот.
Мать с отцом, Сара молча стояли за нашими спинами. Сара прижимала к груди младенца. Глаза у нее были абсолютно сухие — ни слезинки.
— Да здравствует революция! — крикнул в последний раз старик Киров.
Его тонкий голос вибрировал под сводами сырого подвала.
— Ну, — спросил меня солдат, — они?
— Да, они! — ответил твердо я.
— Мы ничего дурного не делали! — снова закричал портняжка Киров. — Да поможет мне Иисус!
— Это не те, — вмешался мой отец. — Это наши друзья. Те, кто вам нужен, давно убежали.
— Кто это? — спросил красноармеец.
— Мой отец.
— Ну и кто же из вас прав? — Солдат мутными глазами разглядывал моего отца.
— Конечно, старик! — закричал Киров-портной. — Мы были соседями целых восемь лет!
— Это они, — тихо подтвердила моя мать.
Старик Киров наконец вытер нос. Я засмеялся.
— Идиотка! — с горечью бросил отец матери. — Лишь накликаешь на нас еще большую беду. Это они — утверждаешь ты. Ладно, сегодня их арестуют. А завтра вернутся белые, освободят их. Ну и что будет с нами?
— Это они! — твердо повторила мать.
— Кто она такая? — спросил солдат.
— Моя мать.
— Это они! — подала голос Сара — тихий, неровный. Она говорила так, словно это ее последние слова и, когда она их произнесет, то навсегда откажется от дара речи. Запах пороха щекотал ноздри. Я невольно чихнул.
— Что ты собираешься делать? — спросил дрожащим голосом Киров-портной.
Я выстрелил ему в голову. Он упал замертво — всего в одиннадцати футах от моих ног. Остальные в страхе прижались плотнее к стене. Они живо отпихивали друг друга, стараясь оказаться как можно дальше от соседа.
— Даниил! — закричал отец. — Я тебе запрещаю эту расправу! Твои руки не должны быть запачканы кровью! Даниил, опомнись!
Я выстрелил в старшего брата Кирова-портного. Старик Киров заплакал, упал на колени и, протягивая ко мне руки, умолял меня:
— Даниил, Даниил, малыш, что ты делаешь?..
Но я тут вспомнил, что видел в ярко освещенной комнате в доме портного, вспомнил этого беззубого, хихикающего старика, вспомнил мою тетю Сару. Я убил его, когда он стоял на коленях.
Мой отец, зарыдав, взбежал вверх по лестнице. Сара с матерью стояли за моей спиной. Красноармеец энергично тер глаза, чтобы они не слипались. Я чувствовал себя в эту минуту счастливым, но каким горьким было это счастье! Я взвел курок.
— Простите меня, простите меня! — плакал навзрыд самый младший из Кировых. — Я не знал, что я…
Я нажал на курок. Он, завертевшись волчком, упал на труп своего отца.
Снова я взвел курок, старательно прицелился в следующего. Он стоял передо мной совершенно спокойный, потирая нос и глядя в потолок. Я нажал на курок, но выстрела не последовало.
— Нужно перезарядить. — Красноармеец протянул мне новый магазин.
Я вложил его, взвел курок и стал целиться в следующего. Он по-прежнему потирал нос, безразлично
