Назад к Мафусаилу

Конрад. За десять фунтов в рот их не возьму!

Бердж (вновь опускаясь в кресло). Что же вы рекомендуете?

Конрад (безнадежно махнув рукой). Не пора ли кончать, Фрэнк? Теперь они сидят и слушают меня, раскрыв рот и закрыв глаза, но делают это лишь потому, что я доктор биологии и они надеются получить от меня пузырек снадобья, которое сделает их бессмертными. Вот их представление о науке!

Сэвви. Держись, дядя! Не сдавайся!

Конрад, ворча, садится.

Лубин. Вы сами завели разговор о своем открытии, доктор. Я же лично скажу одно — что отнюдь не разделяю модной теперь веры в науку и берусь доказать, что если за последние полвека церковь часто совершала ошибки и даже либеральную партию порою нельзя было назвать непогрешимой, то уж ученые заблуждались всегда и во всем.

Конрад. Да, если речь идет о субъектах, которых именуете учеными вы. О людях, видящих в науке способ делать деньги, и об их последователях в медицине. Но кто же, по-вашему, не заблуждался?

Лубин. Поэты и писатели, особенно классики. Если они и заблуждались, то редко. Но я прошу вас не предавать мое мнение огласке: голоса медиков и тех, кто верит им, — не такой пустяк, чтобы пренебрегать ими на выборах.

Фрэнклин. Вы совершенно правы: поэзия — подлинный ключ к биологии. Самый глубоко научный документ, которым мы располагаем в наши дни, — легенда об эдемском саде, как справедливо заметила бы еще ваша бабушка.

Бердж (настораживаясь). Что? Что? Если вы можете доказать это, Барнабас, я весь внимание. Продолжайте. Я слушаю.

Фрэнклин. Надеюсь, вы не забыли, что при сотворении своем в саду эдемском Адам и Ева не были смертны и что естественная смерть, как мы теперь говорим, представляет собой не исконную часть жизни, а совершенно особое и возникшее позже явление?

Бердж. Да, да, спасибо, что напомнили. Смерть появилась позднее.

Лубин. А как же случайная смерть? Она-то уж всегда была возможна.

Фрэнклин. Совершенно верно. Перед Адамом и Евой стояла страшная альтернатива — либо случайная смерть и конец рода человеческого, либо вечная жизнь. И то и другое было для них неприемлемо. Они решили ограничить свое бытие тысячью лет и за это время произвести на свет новую супружескую чету. В силу этого им пришлось изобрести естественное рождение и естественную смерть, которые, в сущности, представляют собой лишь способ непрерывно поддерживать жизнь, не возлагая на отдельного человека непосильное бремя бессмертия.

Лубин. Понимаю. Старое уступает место новому.

Бердж. Короче говоря, смерть не что иное, как уступка места. Так оно всегда и было.

Фрэнклин. Да, но старое не должно уходить, прежде чем новое окончательно не созреет. А сейчас мы уходим на двести лет раньше, чем следовало бы.

Сэвви. Мне, кажется, дядя, люди — просто перевоплощение своих предков. Я, например, подозреваю, что я Ева. Я тоже обожаю яблоки, хотя они мне вредны.

Конрад. В известном смысле ты действительно Ева. Жизнь, без сомнения, вечна, но она постоянно меняет свою духовную и телесную оболочку, как мы меняем платье. Ты лишь новая шляпка и юбка на Еве.

Фрэнклин. Причем жизнь все удачней и удачней подгоняет эти оболочки к своей извечной цели.

Лубин (со спокойным скептицизмом). Нельзя ли узнать, мистер Барнабас, к какой именно?

Фрэнклин. Цель эта — всемогущество и всеведение. Больше силы и больше знаний — вот к чему стремимся мы все, даже если ради этого рискуем жизнью и поступаемся наслаждением. Это единственное содержание эволюции, единственный путь к превращению в божество. Человек ушел на этом пути дальше, чем микроб, — вот и вся разница между ними.

Лубин. И когда же, по-вашему, эта скромная цель будет достигнута?

Фрэнклин. Слава богу, никогда! Коль скоро силе и познанию нет предела, путь к ним тоже бесконечен. «Его есть сила и слава во веки веков». ^{173} Неужели эти слова ничего вам не говорят?

Бердж (вытаскивая из кармана старый конверт) . Если позволите, я запишу вашу мысль. (Пишет.)

Конрад. В жизни всегда есть что-нибудь, ради чего стоит жить.

Бердж (пряча конверт и принимая все более деловой вид) . Отлично. Записал. А что вы скажете насчет грехопадения? Как вы свяжете его со своей концепцией?

Конрад. Никак. Понятие греха лежит за пределами науки. Впрочем, полагаю, что Фрэнклин ответит вам и на этот вопрос.

Бердж (Фрэнклину). Буду рад послушать. Это важно, очень важно.

Фрэнклин. Хорошо, взглянем на дело и с такой точки зрения. Ясно, что пока Адам и Ева оставались бессмертны, им было необходимо делать землю максимально пригодной для житья.

Бердж. Верно. Арендовав дом на девяносто девять лет, вы не жалеете денег на ремонт. Если же вы снимаете жилье на три месяца, то по истечении срока домовладелец, как правило, предъявляет вам счет за целую кучу поломок.

Фрэнклин. Вот именно. Итак, получив эдемский сад в вечное пользование, Адам поневоле старался превратить его в цветущий сельский уголок, как выражаются агенты по продаже недвижимости. Но едва он придумал смерть и стал лишь пожизненным арендатором Эдема, дальнейший уход за садом потерял всякий смысл. Тогда-то Адам и бросил выпалывать чертополох. Жизнь оказалась столь короткой, что больше не имело смысла особенно надрываться.

Бердж. Вы думаете, такая картина достаточно полно отражает представление среднего избирателя о грехопадении? Вы находите, что она достаточно трагична?

Фрэнклин. Это лишь первая ступень грехопадения, Адам же свалился не с одной ступени, а с целой лестницы. Так, например, пока не было придумано рождение, он не решался давать волю своему нраву: убив Еву, он навеки остался бы вдов и одинок. Но когда он изобрел рождение и появилась возможность заменить любого убитого человека новым, он перестал сдерживаться. Он, без сомнения, первым из людей начал бить свою жену и тем самым опустился еще на одну ступень. Один из его сыновей додумался до мясной пищи. Это новшество ужаснуло другого сына, и он со свирепостью, которая поныне отличает быков и прочих травоядных, убил своего лакомившегося бифштексами брата. Так появилось убийство, что еще более ускорило падение. Убийство оказалось настолько захватывающим занятием, что люди принялись убивать ближних для развлечения и таким образом изобрели войну, а уж она — последняя степень падения. Они стали убивать и животных — просто так, для времяпровождения, а затем, естественно, поедать их мясо, чтобы избавить себя от долгого и тяжкого земледельческого труда. Вот и вся история того, как наши предки скатились по ступеням лестницы Иакова^{174} из рая в земной ад, где они настолько умножили вероятность смерти от насилия, несчастных случаев и болезней, что жизнь их в конце концов ограничилась семьюдесятью годами, то есть сроком, гораздо меньшим, нежели тысяча лет, которые собирался прожить Адам. Будете ли вы теперь, когда перед вами развернулась такая картина, вновь спрашивать меня, в чем же, собственно, заключалось грехопадение? С равным успехом можно стоять у подножия Сноудена