Комментарии и примечания
Авторы послесловий к пьесам — Н. Я. Дьяконова («Назад к Мафусаилу», «Святая Иоанна») и А. А. Долинин («Назад к Мафусаилу», «Тележка с яблоками», «Горько, но правда»). Автор примечаний ко всем предисловиям Шоу и к пьесе «Назад к Мафусаилу» — С. Л. Сухарев, примечаний к пьесам «Святая Иоанна», «Тележка с яблоками» и «Горько, но правда» — А. Н. Николюкин.
Назад к Мафусаилу
После первой мировой войны заметно меняется общее направление творчества Шоу. Если ранее драматург, ниспровергая привычные условности и расширяя тематический диапазон современного театра, обычно пользовался его жанровыми стереотипами («камерная» бытовая комедия, мелодрама, историческая пьеса) как объектами для пародирования и иронического переосмысления, то теперь он начинает разрабатывать принципиально новые жанры — «фантазии» («Дом, где разбиваются сердца»), «политические экстраваганцы» («Тележка с яблоками», «Горько, но правда»), драматические памфлеты («Женева», «На мели»).
Особое место в этом ряду, да и особое место во всем творческом развитии Шоу, занимает грандиозная философская пенталогия «Назад к Мафусаилу». Ее общий замысел начал складываться у писателя еще в начале 1918 г., когда он приступил к работе над пьесой-утопией, действие которой должно было охватить многие десятки веков. К лету 1918 г., по свидетельству самого Шоу, пьеса была закончена, но драматург остался недоволен ею и решил «превратить каждый акт в отдельную пьесу» [10]. Работа над пенталогией растянулась на три года. Первоначально задуманная и написанная Шоу пьеса составила ее вторую и третью части, затем он начал работать над четвертой, бросил ее, написал первую часть, завершил четвертую и, наконец, весной 1920 г. закончил последнюю.[11] Дополненная огромным, как никогда, предисловием [12], в котором Шоу изложил целую систему философских, экономических и социальных воззрений, пенталогия с одинаковой силой выразила его гнев, презрение, разочарование в человеке, каков он есть, и надежды на человека, каким он может стать. Это одновременно и обвинительный акт, и программа, обличение реальности и утопия фантастического будущего.
Никогда еще не было задумано и осуществлено произведение большего масштаба. Время и пространство здесь предельно раздвинуты. Перед нами весь земной шар, и его история развивается на протяжении десятков тысячелетий, переходя от простейших отношений первых людей к сложным, невиданным формам грядущего.
Как почти всегда у Шоу, в «Мафусаиле» синтезируются разнородные течения умственной жизни Европы за последнее столетие, с одной стороны, и не менее разнородные художественные влияния, испытанные им на протяжении долгой жизни, — с другой. По общему мнению критиков, Шоу-художник оказывается прежде всего учеником пуританина XVII в. Джона Беньяна, автора знаменитой аллегорической повести «Путь паломника», в которой жизнь человеческая описана как странствие, ведущее от греха и страдания через благодать в город вечной радости; но не менее обязан он оперной трилогии Вагнера «Кольцо нибелунга», которой увлекался с юности и о которой написал трактат «Совершенный вагнерианец», где предпринял попытку соединить вагнерианское мифотворчество с марксистским анализом истории.[13]
Еще более сложно переплетение идейных источников пенталогии Шоу. Исследователи называют среди них книгу Шопенгауэра «Мир как воля и представление», «Симпозиум» и «Республику» Платона, «Капитал» Карла Маркса, утопический роман Булвера Литтона «Грядущее племя людей», «Творческую эволюцию» Анри Бергсона, а также многочисленные биологические сочинения последнего столетия, и в первую очередь работы Ламарка и Сэмюэля Батлера — английского писателя и биолога-дилетанта, который подверг ожесточенной критике Дарвина и дарвинизм. Сочетание, бесспорно, очень пестрое. Если же прибавить к этому, что писатель явно ориентировался на традиции свифтовской сатиры и что в пенталогии ведется открытая и скрытая полемика с десятками мыслителей, поэтов, ученых и социологов, то станет ясно, какой огромный интеллектуальный материал синтезировал Шоу в «Мафусаиле».
Главным стимулом к созданию пенталогии послужило убеждение Шоу в том, что первая мировая война обнаружила перед лицом всего мира полное банкротство политической и религиозной мысли целой эпохи. Как вспоминал сам Шоу впоследствии, «если бы мне сказали, что в один прекрасный день я напишу цикл пьес, столь же невероятный по всем канонам нашей профессии, как вагнеровское „Кольцо“ в 1866 г. в Германии […] я бы поднял на смех этого пророка и счел бы его самым экстравагантным безумцем в мире. Но […] когда младенческое безрассудство наших государственных деятелей достигло своей высшей точки в оргии кровавой резни и разрушения, смерти и проклятий, которая именовала себя войной ради прекращения всех войн […] я написал не одну пьесу, а целых пять»[14].
Убежденный противник войны, Шоу в своих статьях и речах гневно выступал против тупого шовинизма официальной британской пропаганды, разоблачал ее псевдопатриотические мифы, с негодованием писал о лицемерии тех, кто объявляет грызню обезумевших от алчности империалистов священной битвой за спасение цивилизации от варваров-гуннов. Как объяснял Шоу десять лет спустя в статье «Что я на самом деле написал о войне», он, в сущности, протестовал против «отравления человеческой души ненавистью, против затемнения человеческого ума — ложью, против ожесточения человеческого сердца — резней, разрушением и голодом»[15]. Бессмысленная бойня, обнажившая все самое дурное в человеке и показавшая полный крах западной цивилизации, убедила Шоу в том, что «мир нуждается в новой редакции»[16]. Вопреки всеобщей ненависти, вопреки всеобщему помрачению разума, он считает себя обязанным утвердить новую систему ценностей и выдвинуть программу совершенствования рода человеческого, его облагораживания и возвышения. Воплощением этой программы и стала пенталогия. Хотя многие, во всяком случае основные ее идеи высказывались драматургом и ранее, еще на грани, разделяющей столетия, хотя даже начатки новых форм, в ней разработанных, можно найти и в более ранних пьесах, но только в «Мафусаиле» они находят полное, завершенное выражение.
Вопросы, которые Шоу ставит и пытается разрешить в пенталогии, носят поистине глобальный характер — что есть человек? что есть прогресс? неизбежна ли смерть? В чем причина зла и страданий? — причем рассматриваются все они с точки зрения биологической эволюции. Такой подход к проблеме был для Шоу уже не новым. За много лет до «Мафусаила», в 1887 г., в неопубликованной лекции, рукопись которой сохранилась в архивах Британского музея, Шоу говорил о том, что социальный прогресс невозможен без прогресса биологического[17], а в «Человеке и сверхчеловеке» впервые прославил ту Жизненную силу, которая, как считал драматург, является причиной и двигателем биологической эволюции. В этом смысле «Интермедия в аду», один из героев которой, Дон Жуан, провозглашает неизбежную победу жизни и разума над силами зла и разрушения, может считаться прямой предшественницей «Мафусаила». Творческое, разумное начало, по убеждению Шоу, восторжествует в человеке, изменит его и превратит в «сверхчеловека», то есть выведет на новый этап эволюции. Ницшеанская терминология прилагается здесь к идее, в корне отличной от антисоциальной концепции немецкого философа: у Шоу речь идет не о преобладании одной личности над другими, но об образовании целой породы «сверхлюдей».[18]
Однако лишь в пенталогии эволюционные идеи Шоу были развиты в единую стройную систему — все, что в «Человеке и сверхчеловеке» было едва намечено, высказано бегло, в вызывающе парадоксальной, фарсовой форме, приобрело здесь пророческий характер. Проблема эволюции из периферийной превратилась в центральную; она стала тем идейно-смысловым стержнем пенталогии, который скрепил воедино все ее разрозненные части; к ней протянулись нити лейтмотивов, при помощи которых Шоу строит многомерную и многослойную картину бытия человека в истории. Как писал сам драматург, его главная
