говорил Уэсли, что Доминик хорошо к нему относился, не уволил его с работы, когда его обвинили в воровстве в раздевалке клуба, и даже убедил выступать на любительских рингах. Поэтому он ничуть не жалел, рассказывал Томас сыну, что занялся боксом, несмотря даже на то, что в конце концов из-за этого превратился в бродягу. «Я получал удовольствие от бокса, – говорил Томас сыну. – Да к тому же за это еще и платили. Во всяком случае, первое время». По словам отца, у Доминика была одна замечательная черта. С членами клуба, с которыми он боксировал, он был вежлив, как горничная какой-нибудь леди. Он всегда говорил им комплименты, объяснял, как хорошо у них все получается и как растет их умение в том, что он величал Искусством. При этом он умудрялся ни на секунду не выдать своего сокровенного и давнишнего желания – взорвать этот клуб вместе со всеми его членами, роскошными помещениями и написанными маслом портретами старой бостонской аристократии.
«Вот кто умел себя вести, – говорил Томас восторженно, – и он многому научил меня».
Уэсли взял билет на рейс из аэропорта Ла Гардия в Бостон и обратно – тридцать шесть долларов в оба конца, как он записал в заведенную им теперь книжечку, чтобы проверять, не обсчитывает ли себя Элис, одалживая ему деньги. Полет был бы весьма приятным, если бы не сидевший рядом с ним бывший парашютист, который, едва самолет вырулил на взлетную полосу, начал потеть и впивался ногтями себе в ладони, а когда они взлетели, без конца приставал к Уэсли:
– Прислушайся к звуку левого двигателя. Мне этот звук не нравится, мы непременно разобьемся, а они там, в кабине пилота, и в ус не дуют.
Чем больше о чем-нибудь знаешь, думал Уэсли, тем меньше испытываешь от этого удовольствия.
Самолет не разбился, и, как только они оказались на земле, бывший парашютист перестал потеть, а когда они выходили из самолета, уже ничем не отличался от остальных пассажиров.
В клубе «Ревир» сидевший у входа старик довольно странно посмотрел на Уэсли, когда тот спросил, не может ли он поговорить с мистером Агостино.
– Я и есть мистер Агостино, – представился старик. Он говорил сиплым шепотом, и сам он был маленький и костлявый, униформа швейцара висела на нем как мешок, и на жилистой шее вверх и вниз ходил большой кадык.
– Тот самый, что работал в спортивном зале?
– Тот самый. – Старик подозрительно его рассматривал. – Я уже лет пятнадцать там не работаю. Стар стал, черт подери. К тому же еще и артрит. Вот и сделали меня швейцаром. По сердечной доброте. А о чем ты хочешь поговорить с Агостино?
Уэсли назвал свою фамилию.
– Сын Томми Джордана? – сухо сказал Агостино. – Подумать только! Я его помню. Его вроде убили? Я где-то об этом читал. – В сиплом шепоте с сильным южнобостонским акцентом не было никаких эмоций. Если эта фамилия и пробудила какие-то приятные воспоминания в лысой голове, украшенной несколькими тонкими седыми волосками, то он этого не выдал. – Ищешь работу? – спросил он осуждающе и взглядом профессионала окинул Уэсли. – Хорошо сложен. Хочешь пойти на ринг или еще чем заняться?
– Я не боксер, – ответил Уэсли.
– Ну и хорошо. В нашем клубе боксом больше не занимаются. Решили, что для джентльменов это не спорт, когда в нем появились черные и все прочие. Теперь, когда надо разрешить спор, судятся друг с другом. – Он засмеялся, выпуская со свистом воздух сквозь щербатые зубы.
– Мне просто хотелось поговорить с вами несколько минут об отце, – сказал Уэсли, – если у вас есть время.
– Твой отец… м-м-м. У него был хороший удар правой. А левую ему можно было привязать за спину – толку от нее не было. Один раз я видел, как он выступал на профессиональном ринге. Уложил противника нокаутом. Но после боя я ему сказал: «Первоклассным боксером ты не станешь, пока не научишься работать левой». Наверно, он так и не научился. Хотя сейчас мог бы изрядно подзаработать, потому что белый. Он был неплохой парень, твой отец. Была в нем, я подозревал, какая-то воровская жилка, не то чтобы я ставил это ему в укор – в этом заведении стены все равно что долларовыми бумажками оклеены. После того как он ушел, рассказывали тут всякие истории. Будто бы он шантажировал одного из членов клуба, адвоката, чтоб он сдох, и получил от него пять тысяч долларов. Папаша адвоката про это разнюхал и всем рассказывал, что его сынок болен, страдает клептоманией. В клубе то и дело пропадали деньги, и я думаю, твой отец однажды застукал этого адвоката и заставил заплатить за молчание. Отец твой когда-нибудь об этом рассказывал?
– Рассказывал, – ответил Уэсли. – Он говорил, что это был его счастливый день.
– Неплохие деньги, пять тысяч, а? Куда же он их дел?
– Купил акции, – сказал Уэсли. – Вернее, его брат купил. И в конце концов приобрел на них яхту.
– Об этом я тоже читал в журнале, – вспомнил Агостино. – Яхта! Подумать только! Недурно иметь такого брата. Подонок подонком, а оказался владельцем яхты! – Он покачал головой. – Я отлично с ним ладил, угощал его пивом! Я и не очень удивился, когда его убили. Да-а, я охотно с тобой поболтаю, если только, кроме этого, тебе от меня ничего не нужно… – В голосе его появились нотки подозрительности. – Но ни в какой фонд памяти Тома Джордана я жертвовать не собираюсь, если ты за этим сюда явился.
– Да нет, мне ничего не надо. Я хочу только немного поговорить.
– Пожалуйста, – кивнул Агостино. – У меня сейчас будет пятнадцатиминутный перерыв. Меня здесь подменит один официант из нашего ресторана. Тут рядом есть пивная. Вот там и встретимся. Ты угощаешь.
К столику подошел полный джентльмен в черном пиджаке с бархатным воротничком.
– Добрый день, Джо. Есть для меня какие-нибудь письма? – спросил он.
– Добрый день, мистер Сондерс, – ответил Агостино, слегка кланяясь. – Очень приятно видеть вас здесь снова. Вы уже теперь совсем выписались из больницы?
– Да, до следующего раза, – ответил полный джентльмен и засмеялся.
Агостино хрипло засмеялся вместе с ним.
– Возраст, Джо, возраст, – сказал джентльмен.
