– Вечная история в семье Эбботов.
– А что привело тебя в Брюссель, папа?
– Да надо кое-что разузнать. – Эббот задумчиво посмотрел на сына. – Поговорим об этом потом, ладно?
– Конечно.
– А чем занимается молодая дама?
– Она переводчица в НАТО, – сказал Билли. Он не считал себя обязанным рассказывать отцу, что Моника также организует заговоры с целью уничтожения капиталистической системы и почти наверняка принимала участие в недавнем убийстве судьи в Гамбурге.
Моника вернулась с тремя стаканами, льдом и бутылкой шотландского виски. Билли заметил, с какой жадностью Эббот посмотрел на бутылку.
– Мне, пожалуйста, немного, – сказал Эббот. – После перелета через океан да еще бесконечного дня, проведенного в хождении по Брюсселю, я чувствую себя так, словно не спал уже несколько недель.
Билли видел, как дрожала отцовская рука, когда он брал у Моники стакан. Сердце его кольнула щемящая жалость к этому маленькому человеку, который, по его воспоминаниям, был и выше, и увереннее в себе.
– За отцов и детей. – Эббот поднял стакан. Он грустно улыбнулся и покрутил лед в стакане, но пить не спешил. – Сколько же лет мы с тобой не виделись?
– Шесть, может, семь…
– Давненько, а? Я уж избавлю вас от необходимости выслушивать избитые фразы. – Он медленно потянул виски из стакана и глубоко, благодарно выдохнул. – Эти годы на тебе не сказались. Билли, ты в прекрасной форме.
– Я много играю в теннис.
– Превосходно. С грустью должен признаться, что я в последнее время теннис забросил… – Он снова отпил из стакана. – Это моя ошибка. Но за шесть-семь лет можно наделать ошибок. Разной степени тяжести. – Он поглядел на Билли, прищурившись, словно человек, потерявший очки. – Ты изменился. Это естественно. Повзрослел, наверно, лучше сказать. Появилась сила в лице и все такое прочее. Весьма привлекателен, как вы считаете, Моника?
– Умеренно, – засмеялась Моника.
– В детстве он был очень хорошенький, – сказал Эббот, – только уж слишком серьезный. Жаль, я не захватил с собой его детских фотографий. Когда мы познакомимся поближе, я как-нибудь отведу вас в сторонку и попрошу рассказать, какого он мнения о своем отце. Просто из любопытства. Отцам всегда кажется, что у сыновей о них неверное представление. Удел отцовства, так сказать.
– Билли всегда говорит о вас с любовью, – сказала Моника.
– Преданная у тебя подружка. Билли. Как я уже говорил, людям свойственно ошибаться, и возможности для этого у них безграничны. – Он сделал еще глоток виски. – Насколько я понимаю, Моника, вы влюблены в моего сына.
– Пожалуй, да, – осторожно ответила Моника. Билли видел, что отец не произвел на нее благоприятного впечатления.
– Он, несомненно, говорил вам, что собирается остаться в армии еще на один срок. – Эббот снова покрутил стакан.
– Говорил.
А-а, подумал Билли, вот что привело его в Брюссель.
– Американская армия – это благородная и нужная организация, – сказал Эббот. – Я сам когда-то служил, если память мне не изменяет. Вы одобряете его намерение продлить свое пребывание в рядах этой нужной и благородной организации?
– Это его личное дело, – уклончиво ответила Моника. – Я уверена, у него есть на то свои причины.
– Могу я полюбопытствовать, Моника, воспользовавшись правом отца, которому небезразличен выбор сына… я надеюсь, вы не обидитесь…
– Конечно нет, мистер Эббот. Билли все обо мне знает, правда. Билли?
– Даже слишком много, – усмехнулся Билли, чувствуя, что разговор принимает какое-то совершенно ненужное направление.
– Так вот, – продолжал Эббот, – могу я полюбопытствовать… мне кажется, я уловил в вашей речи крохотный акцент… скажите, из каких вы мест? То есть откуда родом?
– Из Германии. Родилась в Мюнхене.
– А-а, Мюнхен. Однажды мне пришлось находиться в самолете, который бомбил Мюнхен. К счастью, вы настолько молоды, что не могли тогда находиться в этом прекрасном городе. Это было в начале сорок пятого.
– Я родилась в сорок четвертом.
– Прошу прощения, – сказал Эббот.
– Эти события не сохранились в моей памяти, – коротко ответила она.
– Как прекрасно иметь возможность сказать: не сохранились в моей памяти.
– Папа, – вмешался Билли, – война давно кончилась.
